– Вранье, – шипит он сквозь зубы. Его трясет, непонятно откуда взявшийся здесь уличный холод разбавляет затхлую притонную вонь. Гадалка медленно качает головой. Складывает руки на коленях. Смотрит на него, словно невиновная, словно не ее губы только что произносили страшные вещи, которых нельзя допускать даже в мыслях.
– Ты лжешь, – повторяет Серлас, чтобы отделаться от сковавшего кости холода. Он злится, ему страшно. – В твоих словах одна ложь, и пахнет она полынью и мерзкими чарами. Тебе не заговорить мне зубы,
Жестокое слово, которому не место в тихом спокойном Трали, слетает с его губ раньше, чем Серлас успевает справиться с порывом, и теперь его не вернуть назад. В таких местах, как их маленький город, нельзя бросаться подобными обвинениями, они приносят беды, и ненависть, и страх, и смерть.
Ведьма.
Серлас знает, что он не имеет на это права. И зажимает себе рот, пока своевольный злой язык не повторил приговор.
– Я никому не скажу, что видел тут и что ты мне говорила, – тихо произносит он и сжимает в кулаки дрожащие пальцы. – Если увидишь меня на улице, не смей подходить ко мне или моей спутнице.
Смотреть на черноглазую женщину нет сил. Серлас глядит в пол, замечая узор на расползающемся по нитке ковре. Старый восточный орнамент с желтыми цветами и зелеными листьями.
– Больше мы не увидимся.
Он разворачивается и стремглав покидает комнату, по которой теперь гуляет стылый воздух, просочившийся сквозь деревянные доски пола. Гадалка, старые карты и страшные слова остаются в этих четырех стенах, навеки замурованные в памяти Серласа, как невозможные и недоступные.
Он идет знакомой узкой улицей, пробираясь между заплесневелыми стенами старой таверны и лавки с рыболовецкими снастями, и молит Господа, чтобы тот вычеркнул из его жизни этот час.
Когда Серлас оказывается на пороге дома знахарки, на город опускается вечер. Сумрак стелется по насыпи из песка, принесенного с полей, по размокшей после дождя грязи, затекает в переулки и под двери лавочек, скользит вдоль грубых углов часовни и цепляется за карнизы крыш. Лучи догорающего на горизонте солнца скрываются за низкими облаками – по всему видно, снова быть дождю.
Серлас потерял у гадалки слишком много времени. Его сил теперь едва ли хватит на то, чтобы вернуться домой до ночи – ноги еле несут его, а самое главное дело, за которым он пришел, до сих пор висит над ним дамокловым мечом.
Он стучит в иссохшие доски двери. За нею слышится сердитое ворчание, мелодичная трель девичьего голоса и приглушенный топот тяжелых ступней. Ибха отпирает засов и появляется перед незваным гостем в мятом фартуке поверх старого платья, с голубым чепцом на голове, скрывающим седеющие пряди. В ее глазах застывает немой вопрос, губы стягиваются в тонкую линию.
– Несса послала? – бросает она вместо приветствия. – Поздновато уже по домам шататься, особенно тебе, неприкаянному… Но входи, раз пришел.
Ответить Серлас не успевает. Его втягивают в дом за ворот и отпускают, только когда дверь за его спиной запирается снова. Морщинистые пальцы Ибхи так неожиданно сильны, что почти срывают с ворота его камзола надоедливую застежку, и он тащится следом, лишь бы старуха не испортила дорогую вещь. У них с Нессой не так много денег, чтобы позволить себе лишнее.
У них с Нессой на двоих – секреты и недомолвки, мешающие Серласу спать по ночам. Теперь он тоже может похвастаться одним, о котором никогда не расскажет. Неужели так стоит поступать молодой паре?
– Стой уж, сейчас принесу, – ворчит Ибха и, шаркая, покидает узкую прихожую с низкими потолками, чтобы скрыться за углом.
Серлас осматривается, пригибая голову. Старая шляпа слетает с макушки, когда он поворачивается и задевает затылком сухие соцветия укропа над входной дверью. Шуршат, опадая, бледно-желтые мелкие цветочки. Серлас неловко подхватывает упавший пучок свободной рукой. Вернуть на место стянутые белой нитью веточки получается не сразу.
Серлас невольно сравнивает их с теми, что украшают дверной косяк дома Нессы. Нет, у их порога висит чертополох, а от укропа Несса морщится и в дом не приносит. «Не люблю его запах, мысли путает», – говорит она.
ebooksa