Вьюрки

У Юки похолодел кончик носа – по нему она всегда определяла, что бледнеет. На самом деле она видела через забор, как Никита стоит под фонарем один. А Катя вышла к нему потом… и еще пускать Юки на кожебаткинский участок не хотела – типа она маленькая, типа ей нельзя на такое смотреть.

Юки поставила ведерко на землю и поспешно спряталась за чужими спинами. Увлеченные обсуждением нового подозрительного факта дачники не обратили на это внимания – иногда все-таки полезно быть маленькой и незаметной. Юки пробралась к Пашке и торопливо зашептала:

– Пойдем ее поищем, а? Паш, ну пожалуйста. Она же на речке, а? Ну пойдем, ну Паш.

Слезы проступили у нее на глазах прозрачными выпуклыми линзами. Пашка забормотал свое обычное – куда, зачем, без тебя разберутся. Юки замотала головой, рванулась в сторону, Пашка ухватил ее за локоть, чтобы не убежала опять черт знает куда, показал пару красноречивых жестов, а потом они вдвоем потихоньку вышли на улицу.

За первым же поворотом они наткнулись на Лешу-нельзя. Про него в суматохе, по-видимому, забыли, другие дети сидели по домам, и Леша развлекал себя сам как мог. Он запустил в Юки какой-то извивающейся штуковиной, оказавшейся отброшенным хвостом ящерицы, и звонко крикнул:

– А у меня мамку съели!

Пашка вдруг схватил с земли березовую ветку и погнался за ним, но Леша ловко ускакал по канавам, хохоча и ругая Пашку недетскими словами.

– И вас съедят! – крикнул он напоследок. – Всех съедят!

Речная вода, как всегда, в жару пахла арбузом. Над ней оранжевыми и синими трескучими полосками носились стрекозы. Иногда по поверхности шлепала мощным телом одинокая рыбина. Юки вспомнила, как Катя рассказывала ей о видах рыб, которые тут водятся: с удовольствием и знанием дела разделывая на кухонной доске заляпанное кровью и слизью чешуйчатое тельце. Показывала – вот жабры, вот молоки, вот плавательный пузырь, отделяя их легко и умело. Иногда уже выпотрошенная рыба вдруг принималась биться, и Юки морщилась от болезненной жалости к бессмысленному холодному существу.

С дорожной насыпи тянулись вниз тропинки к удобным рыболовным местам. Возможно, они еще не заросли по той же причине, что и дорожка в лесу за Катиным участком: везде она ходила, сновала по своим тайным делам. Катя что-то знала. Юки поняла это еще тогда, когда они избавлялись вдвоем от безногой девочки с жабьим ртом. Юки и слово то странное вдруг вспомнила, которым Катя эту девочку назвала: «игоша». Тогда Юки решила, что Катя ведьма. Теперь по всему выходило, что кто-то похуже. Если только ее обглоданные кости не лежали вместе с другими там, в сарае…

– Катя! – позвала Юки.

– Да тихо ты! Перебудишь еще… этих.

– Тех, кто зовет?

– Ну.

– А ты их видел?

– Еще чего.

Точно невидимый ледяной палец снова тронул Юки за нос. Про тех, кто зовет с реки, никто из вьюрковцев особо не распространялся. Вроде здесь какие-то голоса слышали. И фигуры какие-то, тени чудились осмелившимся выйти на берег – «блазнились», как говорила Тамара Яковлевна. Голоса звали, окликали по имени. И вроде бы говорили о каких-то очень личных вещах, известных только тому, кого они окликали. Это если Юки все поняла правильно – о зовущих с реки почти ничего не рассказывали, не поминали чертей, по выражению той же Тамары Яковлевны.

А Катя сидела тут целыми днями. С удочками, спиннингом, расставляла по кустам донки-закидушки. Говорила, что либо плеер слушает, либо в берушах сидит. А потом раз обмолвилась в разговоре с Юки, что эти, которые теперь в Сушке живут, не такие уж и страшные. Обмолвилась и тут же сама себя перебила, сменила тему, на вопросы не отвечала. Она же взрослая, ей можно.

Катя, много лет жившая во Вьюрках неприметной отшельницей, наверняка знала всех по именам. И тайные вещи о каждом могла разведать, если бы захотела. На нее же никто не обращал внимания. И ходила она почти бесшумно, говорила – рыбацкая привычка, чтобы добычу не спугнуть.

Далась ей эта рыба, и мужики на Сушке столько не сидели, сколько она…