Но оказалось, что ни Илья Муромец, ни Алеша Попович, ни другие персонажи читанных Артемкой детских книжек тут совершенно ни при чем. И сила разная бывает. Бывает богатырская. Бывает Господня. А бывает и нечистая. Стояло некогда на том месте древнее языческое капище. Вроде еще прежние жители этих лесов — чудь — его тут устроили. И приносили на нем кровавые жертвы своим богам. Иногда заклали животных, а порой — и человеческой кровью окропляли древние священные камни. Потом греческие попы добрались до капища и разрушили поганую святыню до основания. Однако магическую силу «намоленного» язычниками места, видать, оценили, потому что воздвигли на нем свой христианский храм. Спаса на Крови. Вроде так его назвали в память тех безвестных мучеников, которых прежние жрецы приносили в жертву своим темным богам, а если по-поповски — то просто-напросто демонам.
Шло время, случилась революция, и к власти пришли большевики, которые стали разрушать церкви. Пришел черед и для храма Спаса на Крови. Явились к нему ироды окаянные целым большим отрядом, с винтовками — и как только пробрались через лесные дебри! Но взорвать святыню не сумели — не дал им надругаться над ней Господь. Только иконы да фрески расстреляли из берданок. Говорят, их — тех, кто был в том отряде, — самих потом всех поставили к стенке или сгноили в лагерях. Не простил Господь. Наказал святотатцев.
Человек внизу никогда не верил в эту байку. Но сейчас он вдруг мелко задрожал всем телом и, неожиданно для себя самого, истово, размашисто перекрестился на лик Вседержителя. То ли вспомнил болтовню давно умершей старухи и, как иногда бывает в темноте и одиночестве, испытал беспричинный, сверхъестественный страх. То ли к страху этому примешивалась еще какая-никакая благодарность Тому, Кто Наверху: за собачий лай, за ночную стрельбу патрулей, за буровящие небо вертолеты, за волчий голодный вой, — оставшиеся там, далеко позади. За то, что все это не нагнало его. Не запятнало, как в детской игре в салочки, — только по-настоящему, живой, горячей кровью. Не остановило на полпути. Человек совсем не удивлялся совершенно очевидной невозможности побега, который он осуществил, — просто воспринимал это как данность. Как неожиданный и последний подарок Того, Кто Наверху.
Вдруг его взгляд упал на благословляющую длань, усердно выписанную безвестным богомазом, быть может, не одно столетие назад. Рука Спасителя тоже изрядно пострадала от пуль неведомого стрелка. И то ли благоговейно сложенные персты так повредили большевистские пули, то ли в этом гиблом, навеки оскверненном месте и впрямь творилось что-то нехорошее — да только седой вдруг явственно увидел, что не благословляет его Христос, а, злобно ухмыляясь, показывает ему с верхотуры тощий мосластый кукиш.
— У тебя другое лицо, — раздалось откуда-то сверху, будто это Вседержитель заговорил, и в темных закоулках огромной церкви тут же заперекатывалось многоголосое эхо. — Но я тебя узнал. Зачем ты опять пришел? Зачем ты всё время приходишь?
— Я должен убить тебя, — устало промолвил седой. — Чтобы ты больше никого никогда не убил.
Ответом ему был грохочущий гиений хохот.
— Убить меня? — вдоволь отсмеявшись, издевательски ответил лже-Христос (и седой вспомнил, как он правильно называется — Антихрист). — И ты только за
Человек опешил. Он не знал, что на это ответить, ему непонятно было безмерное удивление Антихриста тому, что он хочет его убить.
— Так, значит, тебе нужна моя смерть… — раздумчиво продолжил Антихрист. — Тогда ты пришел вовремя. Потому что мне тоже нужна смерть. Чья-нибудь…
Теперь все встало на свои места. Чья-нибудь смерть… Понятно, чьей именно смерти жаждет монстр. Человек подобрался, нервы его напряглись, в кровь выплеснулась лошадиная доза адреналина. Он чувствовал, что готов к смертельному бою с чудовищем.
Да вот незадача: оно, чудовище это, что-то не очень рвалось в битву. По крайней мере, никто не спешил спуститься к седому с высоченных строительных лесов, громоздящихся вдоль стен, — их человек уже успел рассмотреть начавшими привыкать к темноте глазами. Остальное убранство заброшенной церквухи по-прежнему утопало в непроглядном мороке. Летели секунды, они складывались в минуты, которых набиралось все больше — а по-прежнему ничего не происходило. Седой чертыхнулся — не так, ох не так он представлял себе финальную битву с нелюдем!
Вдруг он не то услышал, не то инстинктивно почувствовал: наверху что-то произошло. Вслед за тем громадный купол осветился ярким, все разгорающимся светом, в тишине раздался треск, похожий на звук медленно разрываемой ткани, а затем все пространство заполнила вонь горящего бензина и паленой человеческой плоти. Огонь волнами гулял по высоченным стенам, и в неровном свете его седой разглядел наконец, что все они словно чудовищным ковром увешаны бледными коконами, в большинстве которых явно угадывались очертания человеческих фигур. Кошмарные куколки корчились, медленно пожираемые пламенем, но не издавали при этом ни звука, если не считать треска сгоравшей плоти.
Седой окончательно убедился, что попал по адресу: вот он, персональный ад подполковника Стрижака. Пальцы белоголового разжались, и ненужный уже факел выпал из них на древние, загаженные нечистотами плиты пола.
— Самое печальное, — раздался вновь сверху хрипловатый голос. — Что ты так ничего и не понял…
— Что?! Что я должен понять? — вскинулся седой. — Зачем ты убиваешь? Кому все это нужно? Что, черт меня побери, вообще происходит со всеми нами и этим гребаным миром?!
Вместо ответа сверху медленно, отскакивая от многоэтажных дощатых настилов, скатилось вниз что-то маленькое, но, судя по звуку, довольно тяжелое и упало прямо к ногам незваного гостя. Седой нагнулся и поднял с пола неожиданный дар Зверя. В мерцающем пламени тускло сверкнул шакалий профиль, перечеркнутый косой трещиной. Перстень с песьей головой? Ну и что? Равнодушно повертев подачку в руках, седой отбросил ее в сторону: она была ему не нужна.
«Верхний» меж тем продолжал:
— Помнишь, когда-то давно, в другой жизни ты внимательно изучал перечень половых патологий, составленный Минздравом СССР? Так вот — я тоже его изучил! — довольно хохотнул невидимый собеседник седого. — Ты знаешь, у меня даже возникла идея пройти через каждое — понимаешь, каждое! — из существующих извращений. И я даже довольно неплохо преуспел в этом! Тебе знакомы лишь некоторые этапы моего пути… Но теперь он почти завершен. Осталось последнее. Самое трудное. И самое прекрасное… Вспомни-ка букву «а» в перечне патологий Минздрава! Ладно, так и быть, я даже подскажу тебе: апотемнофилия…
— …это мазохистская разновидность сексуального фетишизма, при которой роль фетиша играют уродства, чаще всего — ампутированные конечности, — машинально повторил наизусть седой прочитанное когда-то давно в учебнике. — В садистском варианте больной ампутирует их объекту своей страсти, но это отдельное отклонение — акротомофилия. А в мазохистском — самому себе. Это как раз и есть апотемнофилия. Термин этот впервые придумал сексолог Джон Мани в 1977 году. Это чрезвычайно редкое половое отклонение. У человека с апотемнофилией нарушена схема тела — примерно как при фантомных болях после ампутации. Но такие боли обычно проходят через некоторое время, поскольку мозг — гибкая система, и быстро адаптируется к утрате руки или ноги. А апотемнофилия не проходит никогда… И человек сознательно стремится к ампутации здоровой конечности, добиваясь от врачей, чтобы они сделали ему подобную операцию, а получая отказ, прибегает к услугам подпольной медицины или даже самостоятельному членовредительству…
ebooksa