Марта постояла с минуту, слушая, как успокаивается его дыхание, а потом вышла из комнаты.
Перед рассветом она снова вошла к нему, и они повторили это еще раз.
Вернувшийся утром Сэмуэль Бакли не мог скрыть удивления, увидев отца, полулежащего в кровати с подносом на коленям, с аппетитом поглощающего завтрак. Марта сидела поодаль на стуле, ее лицо покрылось красными пятнами румянца.
— Как ты себя чувствуешь, папа? — только и спросил Сэмуэль.
— Превосходно, — буркнул старик, бросив короткий взгляд на Марту.
Сэмуэль растерянно посмотрел на трубку капельницу, безжизненно свисающую с металлической стойки. Кончик иглы испачкался в запекшейся крови.
Полдня Марта провела в своей комнате, пытаясь справиться с бурей новых ощущений, раздирающих ее изнутри. Теодор дал ей то, что и другие умирающие старики — и даже больше. Вместе они дошли до самой черты, где свет обрывался в темноту… и им обоим удалось вернуться назад. Одному дьяволу известно, чем себя тешил этот старикан, когда был в силе, но он явно напрактиковался в искусстве удушья — довести себя до точки невозврата… и вернуться, получив свое запретное удовольствие. Он оставался жив. Нет трупа — нет полиции. А значит, Сэмуэль продолжит платить ей жалование, и ей не придется возвращаться в свою комнатушку… а уж тем более в тюремную камеру… А Теодор… Ах, мерзавец…
Марта поймала себя на том, что улыбается во весь рот.
Она совершенно забыла в этот день про упавший на пол шприц, наполненный хлоридом калия, а когда вспомнила, то не смогла его найти.
В жизни Марты наступил странный период, который она сама окрестила «медовым месяцем». Проведя всю жизнь старой девой, Марта никогда не думала, что это случится вот так — на закате ее жизни, в старом особняке, в комнате на втором этаже за дубовой дверью, с эгоистичным старым извращенцем. Но так вышло. Тедди — она сама не заметила, как стала называть Бакли-старшего так — получал от их странного союза порочное, грязное удовольствие. Совсем другое дело — она. Во время каждого акта недоубийства Марта получала самую чистую, возвышенную и незапятнанную материю на свете — предсмертный свет человеческой души. У Тедди этого света хватало — он требовал делать это почти ежедневно, будто спешил растратить до конца своих дней все то, что накопил за годы вдовства… а то и раньше, хотя вряд ли его богобоязненная женушка вытворяла с ним такое.
Марта стала идеальным проводником в мир предсмертия и обратно — сжимая его горло и наблюдая за агонией, она точно знала, когда остановиться, едва черта темноты оказывалась у них под ногами.
— А ты не боишься, что однажды просто не вернешься? — спросила она его как-то раз, пристроившись к нему на краю кровати, когда он, покрывшись испариной, медленно приходил в себя после очередного раунда запретной игры.
Теодор повернул к ней голову, и на мгновение она увидела его тем, кем он был в расцвете лет — сильным, властным, непреклонным.
— Ты не позволишь этому случиться, милая. Если я умру, ты потеряешь больше, чем я.
Они помолчали. Внезапно Теодор спросил:
— Скольких ты убила, Марта? До сих пор?
Она повернулась на бок и запустила пальцы в его мягкую бороду.
— Это не важно, Тедди. Те умирали не так, как ты. Они были… одноразовыми.
Борода Теодора скрывала синяки, остававшиеся у него на шее после их игр, но Сэмуэль, проводивший большую часть времени в офисе или в кабинете на первом этаже, не мог не заметить перемены в их отношениях.
— Знаете, миссис Эндрюс, иногда мне кажется, что отец молодеет вместо того чтобы угасать, — сказал он ей однажды за ужином.