23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

22
18
20
22
24
26
28
30

Марта лишь вежливо кивала, обдавая тарелки горячей водой. Пока ей выплачивали жалованье, ее не волновало, кто из Бакли богаче. Ее больше тревожило, чтобы тюфяк Сэмуэль не разузнал причины ее внезапного увольнения из больницы. Что касается капризного старика, его грубость и проклятия звучали для нее как музыка. Потому что с того момента, как она вошла в его комнату, Марта знала — дни его сочтены. Об этом говорило голубоватое сияние из его рта. Она чувствовала это, когда растирала его тело жесткой мочалкой. И она знала, что придет благоприятный момент — а он всегда приходит — и она сделает так, что старый брюзга замолчит навечно, подарив ей перед этим драгоценные потоки света, обрывающиеся у самой бездны. Теодор Бакли — ее личная игрушка, которую она сломает, когда захочет.

Оставался лишь вопрос — как. Доступа к сильнодействующим лекарствам, действие которых легко выдать за сердечный приступ, у нее больше не имелось. Устроить пожар казалось заманчивой идеей, но слишком рискованной — ведь она должна оставаться рядом с телом до самого конца. Да и попади ее имя в колонку новостей, наверняка оно привлечет внимание мистера Стивенса… или того ублюдка, который прислал ему анонимку.

Оставался несчастный случай… но какой? Марта не спешила, наслаждаясь игрой в кошки-мышки, готовая импровизировать.

***

В День Труда, когда прохладное лето сменилось холодной осенью, миссис Эндрюс спустилась по лестнице в кухню, чтобы приготовить чай — Бакли-старший сказал, что его чашка не достаточно горячая — и застала там Сэмуэля с посетителем. Увидев Марту, гость вскочил, как ужаленный, и бросился вон из дома, схватив на бегу пальто в прихожей.

Сэмуэль недоуменно посмотрел ему вслед:

— Очень странный малый! Сказал, что знает вас, и хотел со мной о чем-то поговорить. Вы его знаете?

— Д… да… — выдавила из себя Марта.

Эту рыжую шевелюру и веснушчатое лицо она узнала бы, не задумываясь. Генри О"Бри. Доносчик и ублюдок.

— Тогда отдайте ему это. Он забыл в прихожей, — Сэмуэль протянул ей картонную коробку. Внутри что-то тихонько звякнуло.

Закрывшись в своей комнате, она осторожно открыла коробку. Там лежало ее пропавшее сокровище — склянки с хлоридом калия — а также шприц и записка. Неровно вырезанные газетные буквы составляли одно слово: «УБЕЙ!»

***

С этого дня от благодушного состояния Марты не осталось и следа. Она жаждала привести собственный приговор в исполнение и покончить с проклятым стариком, но сейчас это выглядело, как убийство по чужой указке. Марте это не нравилось.

Теодор Бакли, словно будучи в сговоре с О"Бри, злил ее все больше и больше:

— Не так! Шевелись! Корова!

По ночам ей снилось, как она снова и снова убивает Теодора Бакли — делает ему инъекцию, припадает к губам и сливается с его прощальным сиянием, без которого и смертная тьма не так страшна. Просыпаясь, она доставала из-под матраса коробку с пузырьками и пересчитывала — все на месте. Хотя старику хватит и одной дозы.

Сэмуэль будто чувствовал нетерпение Марты. Он перестал шутить с ней и несколько раз заводил разговор о том, кто тот странный рыжий парень. Марте удавалось уйти от ответа, но она понимала, что в доме Бакли долго оставаться ей нельзя.

Удобный случай представился совсем скоро. Теодор и Сэмуэль снова повздорили из-за денег, после чего старику стало хуже. Прибывший из города врач распорядился поставить ему капельницу. Больной впал в полузабытье и иногда звал свою покойную жену.

В тот же вечер Сэмуэль уехал из города по делам, сказав, что вернется завтра. Теперь она осталась с Теодором одна в доме. Решетки на окнах первого этажа и крепкие засовы гарантировали, что ее никто не потревожит — включая рыжего медбрата.

Сиделка вошла в комнату Теодора около полуночи, держа в руке наполненный шприц. Свет она не зажгла, но комнату и так освещала луна. И не только.

Голубоватое сияние изо рта старика стало интенсивнее, словно он предчувствовал свою скорую кончину. Приблизившись, Марта втянула воздух, широко раздувая ноздри, как собака, берущая след. Да, все правильно. Сейчас или никогда.

Она поднесла шприц к капельнице, когда Теодор Бакли открыл глаза, сверкнувшие в лунном свете.