23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

22
18
20
22
24
26
28
30

Поймав ее взгляд, Сэмуэль Бакли пояснил:

— Мамы не стало двадцать лет назад. Иногда мне кажется, что она — единственное, что связывало нас с отцом.

Они остановились у массивной дубовой двери. За дверью кто-то разговаривал… Точнее, орал. Марта различила два голоса — раздраженный мужской и визгливый женский.

Дверь распахнулась, едва не ударив Марту по лицу. Оттуда, подгоняемая градом проклятий, выбежала женщина средних лет в белом переднике. Она сорвала передник на ходу и швырнула его Марте. Шаги женщины застучали вниз по лестнице, хлопнула входная дверь. Через мгновение загудел и затих вдали звук автомобильного мотора.

«Кажется, мое такси уехало», — подумала Марта.

Сэмуэль Бакли переминался возле нее с ноги на ногу.

— Право же, я приношу извинения за то, что вы…

— Ах, оставьте! — прервала его Марта и смело шагнула в комнату. Там она остановилась как вкопанная.

На кровати лежал старик лет восьмидесяти — безусловно, мужчина с фотографий — но сейчас его седые волосы и борода были всклокочены, а бледное лицо, будто сделанное из воска, отливало желтизной. Тонкое одеяло сбилось в сторону, и наружу торчала худая костлявая нога с белой, как брюхо глубоководной рыбы, кожей. Старик погрозил входящим кулаком:

— Если и эта окажется такой же дурой, как предыдущие… Черт побери, Сэмми, кого ты на этот раз притащил? Она монашка?

— Я тоже рад тебе, папа, — вздохнул Сэмуэль. — Марта, познакомьтесь с моим отцом Теодором Бакли.

Та не слушала его. Все, что она могла видеть, это голубоватое сияние, срывающееся с губ старика на выдохе.

***

Испытательный срок Марта выдержала блестяще, и Бакли-младший не мог нарадоваться на новую сиделку — особенно учитывая то, что она не сбежала в первую же неделю, как предыдущие.

Марту словно подменили. Она буквально летала по дому с высоко поднятой головой. Седые волосы тщательно уложены. Белый передник сверкал белизной, а нехитрый инвентарь по уходу за больным — подносы, металлические судна, грелки и посуда — содержались в идеальной чистоте. Жалование оказалось даже выше, чем она получала в больнице, а комната для прислуги превосходила ее квартирку в городе.

Но все это меркло по сравнению с возможностью ухаживать за Теодором Бакли. Ему уже исполнилось восемьдесят, и за десять лет, отделявших его от последней фотографии на лестнице, он сильно сдал. Полученная травма удерживала его в постели, медленно разрушая тело, лишенное возможности двигаться. На голос старика болезнь не повлияла:

— Марта! — орал он из своей комнаты. — Марта!!!

Он почти не разговаривал с ней, будто имел дело с неодушевленным предметом обихода, механизмом, приносившим ему еду, выносящим из-под него судно и обтирающим его дряхлеющее тело мыльной губкой. Если же ему что-то требовалось, он говорил односложно, словно каркая:

— Воды! Горячо! Быстрее!

Он становился красноречивее только в разговорах с Сэмуэлем во время его редких визитов в комнату больного — сиделку же он игнорировал, как надоедливое домашнее животное. Марта делала вид, что не вникала в разговор хозяев, но быстро смекнула, что разговоры касались денег.

— Поймите, миссис Эндрюс! — бубнил Сэмуэль, сидя за широким кухонным столом, пока она сгружала с подноса грязные тарелки с нетронутым обедом. — Отец вовсе не плохой человек. Но он привык держать все под контролем и никак не может смириться со своей болезнью. Да, у него куча акций, и даже этот особняк юридически принадлежит ему. Но он никак не поймет, что его время уходит.