Мы работаем до заката, и когда первая луна осторожно взбирается над горизонтом, Фи прекращает работать и садится на корточки. Показывает на мою перебинтованную ногу:
— Ин?
Запомнил, значит, как меня зовут. Возможно, он уже готов.
Я достаю из складок балахона штуку, которую вырезал из ноги прошлой ночью. Похожа на камень с маленькими острыми лапками. Показываю на его ногу, киваю:
— Фи, у тебя там есть такая же дрянь. Я вытащу, если захочешь.
— Ин, вытащить… — шепчет он.
— Вытащу, — тихо отвечаю я. — Я помогу.
И я помогаю.
Теперь, когда нас двое, жить становится веселее. Обе наши машинки по пожиранию запретных слов похоронены под камнями вдали от лагеря, а с хромотой я могу смириться. Мы работаем уже далеко не так усердно, как всегда.
Ни и Тив недоуменно смотрят на нас снизу, разводя руками.
— Понимаю! — кричит им Фи, приложив руки ко рту. — Камней на всех не хватает, что же делать?
И заливается счастливым смехом, несмотря на боль от плохо заживающей раны.
Когда солнце садится и люди со всех сторон возвращаются в лагерь, мы с Фи остаемся сидеть на склоне. Просто потому, что у нас есть выбор — смотреть на горизонт или нет.
— Закат красивый, — говорит Фи мечтательно. — Ин, я смотрю на закат.
Ему удивительно быстро удается вернуть себе украденные глаголы. Хотя пользуется ими он очень осторожно, словно учится ходить.
— Точно, красивый, — соглашаюсь я. — Почему я раньше не замечал?
Мы молчим. Солнце садится все ниже. В его желтых лучах наши балахоны кажутся белыми. Я смотрю на светило, пока глаза не начинают слезиться. И только потом замечаю, что Фи тоже плачет.
— Зачем мы живем тут? — спрашивает он. — Кто я такой? Что мы будем делать дальше?
Слишком много вопросов. Слишком много глаголов. Раньше все было легко — ни времени, ни числа, ни лица. А теперь все это навалилось на нас…
— Прости, — говорю я. — Прости меня.