Тропой Койота: Плутовские сказки

22
18
20
22
24
26
28
30

Идет собака дальше и видит: на последней стоянке вовсе ничего нет, только запахи – маленькие такие, будто щенята. Чует она: один из этих запашков – ее собственный. Зовет его – он к ней. Вот только как его к телу назад приспособить? Этого собака понять не смогла, а потому просто взяла запашок в зубы и понесла назад, через все стоянки и сквозь трубу.

Однако из трубы ей не выйти – человек там стоит, не пускает. Кладет Одна Собака запашок на землю и говорит:

– Я назад хочу выйти.

– Нельзя, – говорит человек. – Нельзя, пока все части твоего тела на положенных местах не окажутся.

Одной Собаке совсем невдомек, куда этот запашок приспособить. Взяла она запашок в зубы, да как шмыгнет мимо человека, но тот не дремлет, да пинка ей как даст! Тогда спрятала собака запашок под обертку от гамбургера и сделала вид, будто его вовсе здесь нет, но и на эту уловку человек не попался.

Поразмыслила Одна Собака и, наконец, спрашивает:

– Где же этому запашку место?

– У тебя внутри, – отвечает человек.

Одна Собака тут же проглотила запашок. Ясное дело: человек изо всех сил старался домой ее не пустить, только насчет запашка соврать не мог. Зарычала Одна Собака, бросилась мимо него, да так и вернулась в наш мир.

* * *

Перед главным входом в Норд-парк на тротуаре стоят две полицейские машины. Сегодня полиции всюду полно, и поначалу их вид Линну ничуть не удивляет. Однако… ведь они здесь! Возле ее парка! Угрожают ее собакам! Эта мысль – будто пинок в живот, но Линне тут же приходит в голову другая: «Нужно их обойти».

Входов в Норд-парк два, только вторым мало кто пользуется. Войдя внутрь со стороны Второй улицы, Линна идет вперед по узкой грунтовой тропинке.

Тишины в парке не бывает никогда. С юга к нему примыкает оживленная Шестая улица, с севера, запада и востока – река со всеми своими звуками, кусты и деревья шумят на раскаленном ветру, в воздухе зудят тучи насекомых.

Но собаки ведут себя тихо. Линна еще никогда не видела их всех среди бела дня, но сейчас они собрались вместе, невзирая на ранний час. Сидят, молчат, вывалив из пастей длинные языки. Их – сорок, а то и больше. Все невероятно грязны. Длинная шерсть свалялась колтунами, все белые пятна посерели от пыли. Большинство с момента появления в парке заметно отощали. Сидят чинно, мордами к одному из столов, будто публика на концерте струнного квартета, но общее напряжение так велико, что Линна останавливается, замирает на месте.

На столе стоит Голд. В пыли перед ним – две незнакомых Линне собаки: лежат, распластавшись по земле, бока ходят ходуном, языки высунуты, морды в пене. Одна горбится, корчится в судорогах, пускает слюну, ее неудержимо тошнит. У другой сильно расцарапан бок. При свете дня ее кровь алеет так ярко, что больно глазам.

Конечно, Круз-парк оцеплен не так уж плотно. Этим двоим удалось проскользнуть мимо полицейских машин. Та, которую рвет, при смерти.

Собаки разом поворачиваются к Линне. В голове словно бы что-то щелкает, заставляя оскалить зубы и завизжать; волосы на затылке поднимаются дыбом. Обезьяна-предок оглядывается в поисках пути к бегству, но до спасительных деревьев далеко (да и лазать Линна не умеет), до реки и дороги – еще дальше. Она – словно соглядатай в ГУЛаге: убив ее, заключенные почти ничего не теряют.

– Не стоило тебе приходить, – говорит Голд.

– Я пришла сказать… предупредить…

Обезьяна-предок изо всех сил тащит ее прочь, но Линна только беспомощно всхлипывает.

– Мы уже знаем, – говорит «немец», вожак. – Мы уходим отсюда.