Месма

- Вот! Вот! — засуетилась Антонина, явно почувствовав самую больную свою тему, — так оно и есть. Вот и я боюсь того же! Который год в страхе вечном живу…

И Антонина вдруг начала рассказывать. Ее словно прорвало — говорила много, подробно, обстоятельно. Влад сначала слушал с большим вниманием, но чем больше говорила женщина, тем тяжелее ему было ее выслушивать. Он понимал, что женщине необходимо выговориться, что, уже не один год она носит свою беду в себе, что ей просто не с кем все это обсудить, но при этом сам удивлялся — почему он не ощушает в душе своей ни сочувствия, ни сопереживания? Сбивчивая и отчаянная исповедь Антонины Васильевны представляла собой развернутую версию того, о чем ему уже рассказывала Мария Андреевна! Только с позиции самой Антонины…

И вдруг Влад понял, по чему откровения Галиной матери воспринимаются им с досадой и глухим раздражением. Ответ оказался весьма незатейлив: в ее исповеди практически не было места Гале. Антонина говорила исключительно о себе и своих переживаниях — как она страдала, как она недосыпала, как ее терзал и терзает страх перед дочерью; много говорила и о том, что она не заслужила такой вот участи… А о Гале почти ничего! В ее страстном, надрывающем душу монологе Галка играла роль лишь некоего агрессивного фактора, несущего в себе грозную опасность именно для нее — Антонины.

К своему несказанному удивлению, Влад так и не услышал от Антонины Васильевны ни слова тревоги по поводу странно-зловещего состояния дочери. Безудержная и безбрежная жалость к себе — вот что составляло главное и единственное содержание ее исповеди, и об этом Антонина говорила взахлеб и, судя по всему, не собиралась останавливаться. Когда наконец у Влада кончилось терпение, он довольно решительно прервал ее:

— Простите, Антонина Васильевна! Я думаю, этого достаточно. Это все, конечно, важно, но все это далеко не главное.

— Как не главное? А что же главное? — Антонина уставилась на парня с искренним изумлением. — Разве не об этом Самсонихе говорить надо?

Влад мрачно поглядел на нее.

«Как же! — подумал он. — Нужны Самсонихе твои сопли… Кажется, она решила, что она мне про свои проблемы расскажет, а я все это нытье ведунье и передам! А она научит, как от Галки избавиться…»

Ему стало так противно, что он ощутил подступающую к горлу тошноту. Неудержимо захотелось встать и уйти. Никогда еще Владу не доводилось встречать человека, который бы так искренне и безоглядно любил самого себя.

- А главное совсем в другом, — сказал он, превозмогая отвращение. — Самсониха сказала, что все, что происходит с Галей, имеет началом некий грех, некогда совершенный вами, Антонина Васильевна. С него все началось, остальное — только последствия. И чтобы Гале помочь, я должен знать — в чем этот грех состоит. Не знаю, для чего это нужно, но — Самсониха так сказала. — «Пусть, — говорит, — Антонина сама тебе все расскажет, а потом снова ко мне приедешь. Я тогда и скажу, что дальше делать надо.»

Антонина какое-то время ошалело таращилась на Влада, черты ее лица неуловимо исказились, челюсти застыли в озлобленном оскале. Владу показалось, что она вот-вот готова его укусить.

— А что же она сама тебе не сказала? — спросила женщина совершенно другим голосом, нежели тот, которым она повествовала о своих страданиях, — как будто говорили два разных человека! — Ей ведь самой все это ведомо! Когда я первый раз к ней пять лет назад приехала, она меня, как открытую книгу, прочла!

— Я тоже ее попросил — расскажите, мол, мне сами, — ответил Влад. — А она ответила, что не может. Не имеет права, если расскажет, Бога прогневает! Ее это тайна (ваша то есть), вот пусть сама и рассказывает. Так сказала ваша местная ведунья…

- Как же! Стану я тебе ТАКОЕ рассказывать! — снова окрысилась Антонина. — С какой это стати? Я тебя и знать-то не знаю!.. И буду тебе рассказывать?

Влад повернулся к ней. На какой-то миг он забыл даже о том, что перед ним мать Гали. Эта женщина внушала ему сейчас просто омерзение. Он с удовольствием задушил бы ее прямо здесь, сейчас, а потом с особой тщательностью вымыл бы руки…

— Послушайте… — сказал он, с огромным трудом подавив в себе желание убить эту так называемую мамашу. — Ведь это не я придумал. Это сказала ведунья, к которой вы сами же ездили дважды, но она не стала с вами разговаривать. А со мной она разговаривает! Но при условии: вы должны мне рассказать, что это вы такое совершили.

— Ничего я никому не должна! — Антонина сходу полезла в бутылку.

— От этого зависит судьба Гали, вашей дочери, — с горечью сказал Влад. — Неужели неясно? Вы хотели, чтобы Самсониха помогла Гале… Но она прогнала вас. Теперь к Самсонихе пошел я… Дело вроде бы сдвинулось. Но все уперлось в это ваше нежелание говорить о своем поступке. Давайте назовем ЭТО так, если вас смущает слово «грех»! Я пытаюсь сделать то, что ранее не удалось вам.

Я ничего за это не прошу! Но без вашей помощи у меня ничего не получится… Вы же мать!

Что-то похожее на сожаление мелькнуло в настороженных глазах Антонины… она явно заколебалась. Но тут же опять начала огрызаться: