Живые и взрослые

– Ты, девочка, помалкивай, – говорит Тимофей. – Дикари все равно тебя слушать не будут. По уму, стоило бы тебя оставить в пещере, но боязно бросать без присмотра.

Нам говорили, что суд после смерти – это суеверия, припоминает Ника. Как вера в богов и духов. Но почему все решили, что эта вера – глупость? Зантеро умеют перемещаться между областями мира мертвых, между мирами, могут отправить человека в глубинные миры – но верят в Богиню-Ящерицу. А эти дикари – они же знают, что страдание и боль могут служить источником энергии. И пусть они при этом говорят о духах – все равно они знают больше, чем школьные учителя.

Может, духи и существуют. Может, существуют и боги. И, может, во время Перехода они судят умершего, определяя его судьбу в Заграничье. Выходит, судьбы людей в разных мирах связаны – и, значит, несмотря на Границу, по-прежнему связаны миры. Ты обречен двигаться из мира в мир, потому что ни в одном из миров нельзя победить смерть, и в конце концов попадаешь вглубь – и вот там лишаешься всего. Всё, кем ты был до этого, растворяется в хаосе, из которого, как говорил Доктор, возникаем мы все. Так что, возможно, погибнув в глубине, ты вернешься в мир живых.

– Считай, пришли, – говорит Тимофей. – Ты, главное, держись рядом, а то пропадешь.

Мои родители, подумала она. Возможно, они уже снова живые. Или застряли навечно в каком-то мертвом мире, в каких-то глубинных мирах. Но рано или поздно они вернутся, все вернутся.

Вот почему мертвые ничего не помнят: если бы смерть не стирала память, каждый из нас помнил бы всю эту череду смертей, весь этот круг. Живые, мертвые, мертвые, мертвые, лишенные формы, – и снова живые.

В первый миг Нике чудится, будто она вернулась в глубинные миры. Дикари, толпящиеся на площадке в центре поселения, мало напоминают людей: звериные головы, кривые рога, оскаленные клыки, густая шерсть.

– Ишь, как вырядились, – бормочет Тимофей, и Ника с облегчением понимает, что рога и шерсть – просто костюмы. Если верить Тимофею – парадные.

Вблизи Ника может рассмотреть дикарей получше. Лиц почти не видно за густым слоем краски, волосы прячутся под устрашающими рогатыми шлемами и шапками из звериных голов, но, судя по детям, играющим на земле, дикари на самом деле рыжеволосые и белокожие.

Вперед выходит высокий мужчина – очевидно, вождь. Его рыжая борода разделена на две части, и каждая заплетена в густую косу – ничего общего с тоненькими гирелями банамцев, – а на голове перекошенная морда дикого кабана, украшенная птичьими крыльями по бокам. Лицо вождя покрыто спиральными сине-красными узорами. Он приветствует Тимофея церемониальным жестом – тот отвечает вождю тем же и начинает говорить.

Ника не понимает слов, но внимательно следит за лицами дикарей. Те хмурятся – слова Тимофея им не нравятся. Вождь отвечает односложно, в ответ Тимофей снимает с плеча мешок и вынимает большой глиняный шар.

По толпе проносится ропот. Ника замечает, что женщины подхватывают на руки детей. Вождь говорит быстрее, он явно напуган.

Тимофей кивает, и вождь, обернувшись через плечо, отдает отрывистый приказ.

– Что происходит? – шепотом спрашивает Ника.

– Они не хотят выдавать нам твоих друзей, – объясняет Тимофей, – но согласны привести их, чтобы мы могли поговорить.

– А что это за шар?

– Неважно, потом, потом, – Тимофей сбивается на скороговорку: – Когда их приведут, объясни им на живом языке, как добраться до пещеры, – ночью у них будет шанс убежать, так что пусть приготовятся.

– А что случится ночью?

– Неважно, неважно, – снова шепчет Тимофей. – Главное, пускай всё запомнят.

– Да, хорошо, – отвечает Ника, но тут двое дикарей выталкивают из толпы связанных пленников, и с криком «Гоша!» Ника бросается к ним.