Призрачный остров

В ее голосе послышались злые слезы и такое неожиданное отчаяние, что Данила переменился в лице, в его глазах промелькнула растерянность. Похоже, он уже жалел о том, что так резко раскритиковал песню.

– Данила! – Марина решительно потянула его за руку, тогда как Стефания пыталась оттащить от рыжего разбушевавшуюся Анфису. – Остынь! Чего ты и в самом деле так разошелся? Оба остыньте! Драк нам только не хватало!

– О’кей. – Он шумно выдохнул, сдавил ладонями голову и потер виски. – О’кей! Извини. Мир?

Анфиса фыркнула, нехотя сжала протянутую руку и отвернулась.

– Ты невыносимый, рыжий! Знаешь? – буркнула Марина.

– От вас и узнал, – усмехнулся Данила. – А ты, Анфиса, талантлива! Не злись. Я невыносимый, что поделать.

Анфиса скосила на него глаза, но промолчала. Стефания с Мариной переглянулись и с облегчением перевели дух. Похоже, после того как эти двое выпустили пар, на какое-то время покой в их компании обеспечен.

– Ладно, – Данила сунул в карманы руки, – пора на боковую. Кто останется на дежурстве?

– Я, – вызвалась Стефания.

– Мне лучше встать на рассвете, – подключилась Марина.

– Хорошо. Ты – последняя. Анфиса?

– Я перед Мариной, – буркнула та.

– Ясно. Разбуди меня следующим, – бросил Данила через плечо Стефании, сдернул с ветки одно из выстиранных одеял и отправился укладываться неподалеку от костра. Остальные последовали его примеру. Усталость сделала свое дело: после недолгой возни товарищи по несчастью забылись тревожным сном.

Стефания осталась в тишине одна. Она принесла еще веток, подтащила к огню небольшое бревнышко, только тепло огня на этот раз не сумело согреть ее. Как она ни ежилась, как ни куталась в накинутое на плечи одеяло, холод оглаживал тело невесомыми ладонями. А может, все дело было в том, что шел он не со стороны остывающего водоема, а изнутри?

Рассказ Марины и грустная песня Анфисы пробудили старые воспоминания, которые, казалось, были надежно спрятаны под семью замками. Одна рассказывала о своей настоящей любви, которой так необдуманно пренебрегла. Другая шифровала свой секрет в словах испанской песни. Возможно, из истории Стефании и получился бы увлекательный рассказ – в иллюстрациях отплясывающего на фоне черничных сумерек пламени, под вкрадчивое нашептывание ветра и саундтрек про лишенную полета птицу. Только это была бы история не о любви, а о крахе – о разбитой мечте и разрушенной карьере.

– Вы даже не представляете себе, Стефочка, каким подарком обладаете! – приговаривал Станислав Яковлевич, разливая по чашкам Петри реактив. Его низкий голос с вибрирующими интонациями гудел в тесной лаборатории, наполнял ее до краев и выплескивался в темный коридор. Стефании, заносившей в журнал данные, было до мурашек по коже приятно слушать голос профессора и, особенно, нежное «Стефочка». Крушинин производил впечатление человека сурового, скупого на похвалу и противника прозвищ. Так было и на самом деле: ко всем коллегам он обращался по имени и отчеству, не делая исключения даже для подруги своей жены – профессора Анны Петровны Яблоневой. А молодую аспирантку сразу стал звать ласковым производным от ее имени.

– Каким же подарком? – поинтересовалась Стефания без нотки кокетства, хоть голос едва не дрожал от волнения, как обычно случалось, когда Станислав Яковлевич затевал с нею разговоры на отвлеченные темы. Беседовали они, как правило, о прочитанных книгах и коллекции пластинок. Крушинин был не только любителем букинистических изданий, но и заядлым меломаном. У него даже имелся настоящий патефон, на котором он прослушивал свои драгоценные винилы.

– Молодостью! – ответил профессор совсем не то, что ожидала Стефания. Она замерла с занесенной над разлинованной страницей ручкой.

– Молодость – это ваше преимущество, которое козырем способно побить опыт.

– Опыт порождает мудрость, – возразила Стефания.