Левицкий замаячил неподалеку, томно переговариваясь с подпевалами по-английски:
— Эти пролетарии так несносны! Грязь из-под ногтей вычистить даже не догадаются, так и тюкают по клаве!
Две густо накрашенные девицы, пухлые от силикона, с готовностью захихикали, а Марлен сдержал улыбку.
В резюме Игната, в строке «Владение иностранными языками», стояло: «Читаю и перевожу со словарем». Ну, что ж, пусть эти мелкие вражинки и дальше принимают его за тварь бессловесную. Секретность — оружие пролетариата…
— Привет! — через оградку перевесился местный фотограф, Руслан Малеев. — Достают?
— Да фиг с ними, — философски выразился Осокин. — Вика — обычный мажор, избалованный мамсик. Но пишет, вроде, неплохо!
Лицо Руслана приняло растерянное выражение.
— Да ты что, не в курсах? — затянул он приглушенно. Оглянувшись, почти прошептал: — За Вику наша Дашка пишет! Тот ей двести евро, а она ему — заметку! Понял? У Дашки ребенок, два годика, и ни квартиры, ни связей, ничего. Вот и пишет — за себя и за того парня! Песня такая была раньше…
— Помню, — скривился Марлен. — Вот ведь… Куда я попа-ал…
— В гадюшник! — хохотнул фотограф, исчезая.
Осокин минут пять смотрел в мерцавший экран. Фоновым рисунком рабочего стола Игнат выбрал фото марсианской пустыни. Марлен водил глазами по оранжевым дюнам, по блеклому небу, и душу заполняла глухая тоска.
«Куда я попал? Светлое будущее… На Украине — фашисты, в России — капиталисты…»
Он вспомнил, как вчера вечером, проходя мимо ночного клуба, углядел двух парней, вылезших из приплюснутого «Ламборджини» — вихляя худыми задами, они двинулись в обнимку…
Осокин испытал приступ ноющей боли, словно от старой, незалеченной раны.
«Наш паровоз давно уж не летит вперед — его загнали в тупик, где он тихо ржавеет…»
Едва часики на компьютере свели стрелки на одиннадцати, как верезжащий голос секретарши разнесся по залу:
— На планерку! Вагин, тебя это тоже касается!
Пожав плечами, Марлен зашагал в кабинет Кириллыча, обширный, но уж очень светлый, прозрачный, как аквариум для единственной рыбы.
Шестеро созванных загремели стульями, подсаживаясь к длинному "заседательскому" столу. Осокин числился седьмым.
Мельком глянув на него, главред довольно проворчал: