"Боюсь, ты окажешься слишком тяжелой, радость моя", — сказала ей женщина постарше, Оливия Уокер.
"Глупости", — сказала Абагейл. "В тот день, когда я не смогу взять к себе на колени ребенка, меня завернут в саван. Иди сюда, Джина".
Ральф поднес ее к Абагейл и усадил к ней на колени. "Когда станет тяжело, просто скажите мне". Он пощекотал лицо Джины пером на своей шляпе. Она закрылась руками и захихикала. "Не щекочи меня, Ральф! Не смей меня щекотать!"
"Не беспокойся", — сказал Ральф, смягчаясь. "Я слишком сыт, чтобы щекотать кого-нибудь в течение долгого времени". Он снова сел.
"Что случилось с твоей ножкой, Джина?" — спросила Матушка Абагейл.
"Я сломала ее, когда выпала из хлева", — сказала Джина. "Дик наложил мне гипс. Ральф говорит, что Дик спас мне жизнь". Она послала воздушный поцелуй человеку в стальных очках, и он слегка покраснел, кашлянул и улыбнулся.
Ник, Том Каллен и Ральф встретились с Диком Эллисом, когда тот прошел уже пол-Канзаса с рюкзаком за плечами и дорожной палкой в руке. Он был ветеринаром. На следующий день они остановились на ленч в небольшом городке под названием Линдсборг. Из южной части города доносились слабые крики. Если бы ветер дул в другую сторону, они ни за что бы их не услышали.
"Божье милосердие", — благодушно сказала Эбби, поглаживая маленькую девочку по волосам.
Джина жила сама по себе целых три недели. Она играла на сеновале дядюшкиного хлева и под ней провалился прогнивший настил. Поначалу Дик Эллис оценивал ее шансы весьма пессимистично. Он применил местное обезболивающее, чтобы вернуть кость в правильное положение. Она потеряла столько веса, и ее общее физическое состояние было таким слабым, что он не решился дать ей общий наркоз, опасаясь, что он убьет ее.
Джина поправилась удивительно быстро. Она моментально привязалась к Ральфу и его щеголеватой соломенной шляпе. Тихим, застенчивым голосом Эллис сказал, что, с его точки зрения, главной проблемой девочки было сокрушительное одиночество.
"Разумеется, так оно и было", — сказала Абагейл. "Если бы вы не нашли бы ее, она бы совсем зачахла".
Джина зевнула. Глаза ее затуманились.
"Я ее заберу", — сказала Оливия Уокер.
"Положите ее в маленькой комнатке в конце прихожей", — сказала Эбби. "Если хотите, можете лечь с ней. А эта девушка… как ты сказала тебя зовут, радость моя? Совсем выскочило из головы".
"Джуна Бринкмейер", — ответила рыжая.
"А ты можешь спать со мной, Джуна, если у тебя нет других планов. Моя кровать слишком мала для двоих, да я и не думаю, что ты захотела бы спать с такой старой вязанкой хвороста, как я, даже если бы она была достаточно большой, но у меня есть еще один матрас, и он тебе подойдет, если в нем еще не завелись клопы. Кто-нибудь из наших высоких мужчин достанет его тебе с антресолей".
"Конечно", — сказал Ральф.
Оливия унесла Джину, которая уже успела заснуть. В кухне, где за долгие годы ни разу не набиралось столько людей, сгущались сумерки. Кряхтя, Матушка Абагейл поднялась на ноги и зажгла три керосиновые лампы. Темнота отступила.
"Может быть, проверенные пути — самые лучшие", — внезапно сказал Дик, и все посмотрели на него. Он покраснел и снова кашлянул, но Абагейл только посмеивалась.
"Я хочу сказать", — продолжил Дик, защищаясь, — "что это первая домашняя еда, которую мне довелось попробовать начиная с… ну, наверное, с тридцатого июня. С того дня, когда погасло электричество. Тогда я сам приготовил себе еду, и ее вряд ли можно было отнести к домашней кухне. Моя жена… она здорово готовила. Она…" Он беспомощно запнулся.