Страна ночи

«Как же хочется пить». Не успела эта мысль оформиться в слова, и тут же появилась вода. Ноги стали мокрыми: он стоял в реке. Он видел, как она засверкала серебром и пропала: это охвативший его ужас осушил ее.

Ужас и восторг. У него получилось, он создал что-то из благодатного воздуха Страны Ночи! Он еще старался прикрыться здравым рассудком, как плащом, но коварный воздух, словно дождь, проникал всюду: в нос, в глаза, в открытый рот, и кружил голову, и дурманил, как вода Леты.

«Чашка», – мысленно произнес он, и чашка оказалась у него в руке. Чайная чашка с тонкими стенками, с розово-золотым узором, полная чая с молоком. В последний раз он видел ее на столе в маминой квартире много лет назад – когда мама была еще жива, но уже после развода.

«Кофе», – прошептал он, и в чашке появился кофе вместо чая.

«Мама?..» – подумал он, но нерешительно. Она не появилась из темноты.

Финч обрадовался. И тут же вздрогнул, когда понимание обрушилось на него всей тяжестью.

Новый мир, его мир, где он создатель. Вот что имела в виду Алиса, когда сказала, что нельзя пускать сюда Пряху первой – нельзя было давать ей в руки чистый холст, чтобы она малевала на нем свои ужасы.

«А что, если она ошиблась?» – пришла трусливая мысль. Что, если все-таки это Пряха должна быть здесь вместо него, плести что-то разумное из этой темноты? Он представил все то, что она уже создала из ничего: ледяные пещеры Сопределья, его густые леса и ясные звезды. Где-то в самой тайной глубине души он пожелал увидеть все это, и призраки Сопределья, полупрозрачные, мерцающие, показались на миг, а затем исчезли. Пряха – вот создательница миров. А он – мальчишка в темноте, с чайной чашкой в руках. «Нет!» Он упал на колени. Поскреб пальцами землю – вот, только что не было ничего, а теперь грязь у него под ногтями, стоило ему только пожелать. «Нарцисс, – подумал он. – Маргаритка, клематис, роза». И цветы выросли у него прямо на грязных ладонях, с них дождем посыпались лепестки, а лозы обвили ему руки.

Но он взглянул на цветы и не нашел для них слов. Они были красными и желтыми, нежно-розовыми и белыми, но имен он им подобрать не мог. Это так испугало его, что он попытался остановить мысли: «Не думай, не думай, не думай ни о чем» – и, конечно же, сразу подумал. Асфальтовая площадка. Стук баскетбольного мяча. Золотистый пес в красном ошейнике. Стол и три тарелки на нем, и лосось с рисом.

Отец просматривает газету и качает головой.

И все это, кроме отца, тут же появилось в темноте и исчезло. И Финч сразу почувствовал, что тело стало резиновым, выжатым как лимон. Такое чувство у него было обычно перед закатом в Йом Кипур [11], когда он смотрел, как солнце опускается за деревья Центрального парка.

(Деревья тут же выросли в воздухе перед ним, а затем разлетелись на молекулы.)

– Нет, – сказал он. – Нет, нет, нет.

Ведь все, что он придумывает, отнимает жизнь у того мира, который он оставил позади. Что умерло там сейчас ради того, чтобы его мечты на секунду обрели форму? Он представил себе опустевшие ступени Метрополитен-музея, ставшие серыми, как пепел. Солнце сделалось выгоревшим пятном, улицы его города лежали под мертвым небом неподвижно, как насекомые под стеклом.

Город. Его покинутый город, потерянный для него навсегда. В мечтах он снова шел по Манхэттену с матерью. Бродил по книжным магазинам с Алисой. Все, что он помнил, о чем тосковал, теснилось в мозгу, и Страна Ночи хотела того же, чего и он. Жаждала.

У него не хватило сил отказаться.

Город развернулся перед ним. Уличные фонари, очертания домов на горизонте, цветущие вишни, сточные канавы, скрипка уличного музыканта… Скамейки и автобусы, краденое вино на крыше. Асфальтовые улицы и деревья вдоль них, грузовики с мороженым и едва различимые звезды. Летний день, такой тихий, что облака казались нарисованными краской на голубой эмали и отбрасывали тени на загорающих в парке.

Воспоминания налетали порывами стремительного ветра. Он был холодным, тысячеруким, и эти руки тянулись в каждый уголок. Страшное это дело – творить миры. Создавая мир, он терял себя. Этот мир крал черноту его волос, гибкость тела.

Может быть, он и само тело в конце концов украл бы. Но тут из темноты появились две фигуры.

40