Страна ночи

22
18
20
22
24
26
28
30

– Дафна сказала, что я приду? Ты уверен?

Он записал мое имя и номер в красной книге с кожаной обложкой, делая вид, что слишком занят и не слышит моих слов.

– Кстати, проверь свой почтовый ящик. Кажется, для тебя что-то есть.

Я не успела еще сообразить, что делаю, а мои пальцы уже ухватили его за рукав.

– Мне письмо?

Феликс резко стряхнул мою руку.

– Полегче, ледяная королева! – рявкнул он. В глазах у него что-то вспыхнуло: не то злость, не то испуг. Он дернул подбородком в направлении лифта: – Почта там.

Арка слева от лифта вела в коридор, освещенный одной-единственной лампочкой в оранжевом абажуре, и по обеим его стенам пчелиными сотами висели деревянные почтовые ящики. Я прошла к ящику номер 549. В нем лежал тяжелый конверт цвета слоновой кости, без адреса. Я развернула сложенный втрое листок и стоя прочитала.

«Дорогая Алиса,

я волей-неволей смотрю на эти письма как на записи в дневнике – я ведь не знаю, читаешь ли ты их или я пишу их только для себя. Когда-то я ходил к психологу, и она заставляла меня вести дневник, только она хотела, чтобы я каждую неделю приносил его ей и читал вслух. Правда, в том дневнике у меня были в основном фанфики по Dragon Age. Тебе я такого писать не буду.

Лучше расскажу тебе, о чем все время думаю. Когда я был маленьким, мама заставляла меня молиться, и я всегда просил Бога сделать так, чтобы волшебство было в жизни. И когда загадывал желания на падающие звезды, или глядел на часы в 11:11, или дул на одуванчик, я всегда мысленно говорил: пускай волшебство бывает в жизни. Но с тех пор, как я узнал, что оно и правда бывает, я больше не загадываю желаний. Не молюсь. Я могу чего-то хотеть, но загадывать мне нечего. Не знаю, что об этом и думать. Не знаю даже, понятно ли объяснил. Я сейчас много думаю об этом, потому что мир становится все больше, гораздо больше, чем я думал, даже когда загадывал желания. “Мир” – это просто эвфемизм, конечно. Я только недавно понял, что повидал уже почти столько же миров, сколько штатов в США. Мой отец пришел бы в бешенство. Он всегда вел себя так, как будто за пределами Нью-Йорка жизни нет. Я и ему тоже написал бы, но не знаю, с чего начать. Лучше уж писать тебе. Мне нравится воображать, что я говорю с тобой. Нравится представлять, как ты делаешь гримасу, будто хочешь сказать: “некогда мне тут с твоими глупостями!”. У тебя такое хорошее лицо, когда ты это делаешь. У тебя вообще всегда хорошее лицо. Ну вот, меня уже заносит.

Наверное, надо рассказать тебе еще кое-что. О том, где я сейчас, и почему, и чем занимаюсь.

Я ушел из Сопределья. Я тебе уже говорил? Трудно вспомнить, о чем я писал, а о чем только думал. Я ведь теперь все время мысленно разговариваю с тобой. Когда ложусь спать и когда просыпаюсь.

Я потерял счет дням, но, кажется, минуло уже месяца два с тех пор, как ты ушла. В моем воображении ты сейчас в Нью-Йорке и у вас там май. Ты сидишь в парке Вашингтон-сквер, ешь мороженое из тележки, а одета так, как в тот раз, когда я увидел тебя в Центральном парке – те же джинсы с дырами на коленях, та же полосатая рубашка. А мои письма ты суешь в книги вместо закладок.

Я хочу, чтобы ты знала: что бы я там ни обещал, я все равно напишу тебе снова».

Долго я не видела ничего вокруг себя, кроме этого письма, и не слышала ничего, кроме собственного дыхания.

Месяца два. Пока дни текли за днями по эту сторону пропасти, в Сопределье прошло всего два месяца. Финч смотрел на меня сквозь легкую дымку каких-то шестидесяти дней, а здесь за это время пролетело почти два года.

Я еще долго пряталась в прохладном коридоре, повторяя про себя слова письма его голосом. Не знаю, правда, хорошо ли я его запомнила. Как работает это волшебство? Может быть, я тоже могу ему как-нибудь написать? Я перевернула письмо на чистую сторону, достала из сумки ручку и прижала лист к облупившейся стене.

Что бы я написала, если бы была уверена, что он прочтет?

«Я тебя простила.