– Да пей уже, чтоб тебя! – выругался кто-то на валаарском. – Оставили дохляка на мою голову! Я не нанимался за ним горшки выносить!
– А я варить не нанималась! – пискнул тонкий девичий голосок. – Умеешь готовить – иди и готовь! А я сама его напою!
Мучитель Нико зло цыкнул и снова взялся терзать его мерзким пойлом.
– Ты ему тряпку менял? – спросила девочка.
– Нет еще.
– Дурак! Меняй часто! Все время менять надо!
– Патлатый пусть меняет! Его гостинец!
Что-то убрали со лба Нико, и веки сделались оранжевыми. Послышался плеск воды, потом на лицо плюхнулась долгожданная спасительная прохлада. Снова стало темно. Струйки потекли по щекам и за шиворот. Нико приоткрыл губы, чтобы проглотить их, но, как назло, в рот полилась теплая травяная жижа. Потом его оставили в покое, однако уснуть больше не получалось. Нико лежал и слушал, собирая себя по крупинкам, как разбитое зеркало, в котором мир уже никогда не отразится по-прежнему.
Он вспоминал последние мгновения на свалке и то, что предшествовало отчаянному пьянству. Больше он не наследник Соаху. Террай не принадлежит ему. Нишайравиннам Корхеннес Седьмой – не его имя. Он нищий, побитый и жалкий. Кому понадобилось выхаживать его? Из-за кого он так страдает?
Нико слушал чужие голоса, впитывая каждый звук, чтобы страшные мысли не добрались до него в охваченной жаром темноте.
Хлопнула дверь, потянуло морозным ветром. Принц успел вдохнуть его только раз. Тряпка на лице уже нагрелась, вот бы кто-нибудь снова ее намочил.
– Пришли! – радостно взвизгнула девочка, бросившись к порогу. – Вы мои хорошие! Пришли!
Вошедших было трое. Они топтались, чем-то шуршали, отряхивались.
– А я и говорил вам, – сказал некто, очень довольный собой. – Я их и встретил, и проследил, чтобы плату получили! А как тут братец мой?
Несколько человек приблизились к Нико.
– Повесить бы тебя на заборе вместе с твоим братцем, – огрызнулся мучитель.
– Ох ты! Как его разукрасили! Бедный! – пробубнил кто-то.
Голос был низкий и басовитый. Про себя Нико назвал его обладателя жалельщиком.
Самозваный брат уселся рядом, сменил тряпку и долго просил прощения за Воблу правдолюбскую, с которым пришлось оставить такого золотого человека. Мучитель отметелил его за это прозвище и четверть часа что-то ядовито шипел.
– Да ладно тебе, – впрягся за несчастного жалельщик. – Он ничего не слышал. Он же без сознания.