Мозговой Студень

Затем последовал до боли знакомый шлепок на тротуар, а после — почти моментальный стояк у Бэрроуза. Впереди он увидел его. Бомж с грязной бородой и в обносках выкашлял из своих измученных бродяжничеством лёгких комок мокроты и отхаркнул его на тротуар.

О, боже, — подумал Бэрроуз. Так отреагировал бы нормальный мужчина, войдя в первый раз в спальню к прекрасной женщине; или наблюдая, как акции рискового фонда взлетают до небес и раскупаются.

Бэрроуз уловил отблеск драгоценного комка. Он лежал там, ожидая его, освежающе зелёный, пикантный и загадочный. «Гуччи» Бэрроуза цокнули, остановились, и теперь он стоял над сокровищем, носки врозь.

Он незаметно оберегал его от случайного затаптывания.

Пройти по нему будет кое для кого актом вандализма. Словно выдернуть иглу из вены наркомана и безжалостно опустошить шприц в окно. Другими словами, Бэрроуз охранял его, пытаясь в то же время выглядеть нормально.

Как ожидающий автобус актёр, играющий по системе Страсберга, Бэрроуз глянул на часы и нахмурился; он был Хичкоком в телефонной будке. Следовало быть осторожным. Он не мог себе позволить быть увиденным за тем, что собирался сделать.

Постукивая ногой, Бэрроуз спокойно ждал, Вскоре, поток пешеходов прекратился: никто не шёл ни с одной стороны квартала.

О, Боже…

Затем Бэрроуз как фокусник извлёк из карманов своего костюма две карточки для записей. Он быстро присел, сгрёб карточками комок слизи, затем повернулся и быстро пошёл по тротуару обратно.

Бэрроуз шмыгнул за одну из высоких, кирпичных колонн здания суда. Там никого не было.

Слава тебе, Господи…

Затем он слизнул с карточки комок мокроты, обсосал его во рту, словно вкуснейшую сырую устрицу, и проглотил целиком.

Стоя там как парализованный, Бэрроуз закрыл глаза. Он почувствовал, как всё ещё тёплая слизь опускается ему в живот, а затем ощутил блаженство, близкое к тому, что ощущают наркоманы от первой дозы, после дня без наркоты.

Это и был кайф Бэрроуза — не кокаин, не героин, не секс, алкоголь или азартные игры.

Это была мокрота.

И, вследствие этого, — его участь; жуткое проклятие, поработившее большую часть его сознательной жизни.

Бэрроуз был пожирателем плевков.

* * *

Он ничего не мог с собой поделать и никогда не понимал почему.

Каждый раз, соскрёбывая плевок и съедая его, он думал: Это так неправильно. Ещё более неправильным казалось то, что следовало за проглатыванием: невероятный сексуальный всплеск. Чаще всего, Бэрроуз мог сдерживаться до возвращения домой, но иногда — нет. Иногда он забирался в воняющий мочой переулок, или в заросли высоких кустов, чтобы бурно помастурбировать.

Вид плевка на улице зажигал в нём пламя оракула. Он практически уничтожал всё его благоразумие и всё, что могло называться нормальностью.