— Это — это место — это
Халл уставился на нее.
— Просто запомни, что сказал Каспарца, мистер Халл. Хорошенько запомни.
На ее сигарете вырос дюйм пепла. Глаза Халла метнулись от кулона на ее бюсте к глазам, всегда возвращались к глазам. На мгновение он почувствовал себя захваченным или связанным. Он чувствовал себя связанным собственным замешательством.
Ее глаза выглядели мертвыми.
Дженис мастурбировала «макаком»; казалось, он испускал тепло.
Но Дженис чувствовала холод.
Она подняла ночную рубашку и начала втирать больше желе во влагалище. «K-Y»[15], прочитала Дженис на тюбике. Она почти ничего не чувствовала. Ночной воздух парил вокруг нее, но Дженис почти не чувствовала этого. Она совсем не вспотела. Она посмотрела на свою руку и увидела сигаретные ожоги, коркой застывшие между пальцами.
Лунный свет струился через окно. Халл спал на кровати. Дженис проскользнула внутрь, все еще не уверенная в том, что делает. Сейчас было так много инстинктов — привычек, которые расположились в ее жизни, как призраки. Она завидовала Халлу и его сну.
Халл напомнил ей о доме, каким бы он не был. Он напомнил ей о жизни.
— Мистер Халл? — прошептала она, облокотившись на его кровать. Затем нежно его потрясла.
Халл пошевелился, потом его глаза открылись.
— Что…? — пробормотал он. Пауза затянулась, как капающий воск. Затем: — Дженис?
Ее глаза спрашивали разрешения, как бы рассматривая не человека, а лишь частично интерпретируемое понятие или идею.
— Иди сюда, — сказал он.
Она стянула простыню и легла рядом с ним. Что она могла сказать?
— Ты мне кое-что напоминаешь, — прошептала она.
— Что? Скажи мне.
Дженис хотела заплакать. Возможно, она была, слишком плаксивой. Она задрала ночную рубашку и оседлала его. Его пенис проскользнул прямо в ее «киску» — еще один призрак.
Он потянулся к рубашке.