Некоторое время спустя я снова оказался на извилистой лесной тропинке, ведущей к дому дядюшки Монтегю.
Дело было зимой. Деревья стояли мертвенно-нагие, темная, сырая земля под ними полнилась таинственными шорохами. Покрытые злобными колючками ежевичные плети изгибались над отжившими свое зарослями папоротника.
Мой предыдущий визит к дядюшке Монтегю получился таким необычным и настолько жутким, что я поклялся себе никогда больше не появляться в его доме и не иметь дела ни с моим престранным родственником, ни с призрачными детьми. И вот я опять стоял среди белых, как кость, березовых стволов, обратив взор к сумрачному силуэту дядюшкиного жилища.
Все дело в том, что я не верил в реальность того, что приключилось здесь со мной в прошлый раз. По всей видимости, я пал жертвой некоего нервического расстройства. Я больше не доверял собственным воспоминаниям о тех событиях, и возникшая из-за этого неопределенность подстегивала мое боязливое любопытство. Здравый рассудок не позволял мне без весомых доказательств принять увиденное и услышанное в тот день. Чем больше я о том дне задумывался, тем с меньшей уверенностью мог сказать, чему же я тогда на самом деле стал свидетелем.
Между деревьев пробежал ветерок, как любознательная собака, пошуршал опавшими листьями и, раскачав тонкие веточки на вершинах деревьев, наполнил лес приглушенным шелестом – как если бы где-то неподалеку столпились и перешептывались между собой люди.
В ледяном воздухе разливался особый светящийся полумрак, какой бывает перед грозой. Этот свет обещал надежду и в то же время грозил бедой.
Механической походкой сомнамбулы я в который раз протиснулся в скрипучую калитку, пересек луг, вошел в сад и миновал кривые, изуродованные фигурные кусты, которые со времени моего прошлого визита приобрели еще более кошмарный вид. Меж тем за каждым моим шагом кто-то внимательно наблюдал. Несколько раз мне казалось, что я заметил краем глазом какое-то шевеление, но, повернув голову, ничего уже в том месте не видел.
Всю дорогу меня не оставлял страх столкнуться лицом к лицу с призрачными детьми – от них мой дядюшка узнавал истории, которые, в свою очередь, пересказывал мне. Но как бы настойчиво страх ни твердил мне, что надо вернуться, страсть к историям все равно толкала меня вперед. Шансов одолеть свою страсть у меня было не больше, чем у завсегдатаев опиумных притонов в районе лондонских доков.
Так или иначе, на страх время оказывает то же волшебное воздействие, что и на боль: оно притупляет его и внушает жертве, что пережитое ею, скорее всего, не было таким ужасным, каким когда-то казалось. Но страх – он как огонь. Время лишь создает иллюзию расстояния; вернешься к огню – и он тебя обожжет.
И вот теперь на пороге дядюшкиного дома мне понадобилось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы взяться за медное кольцо, свисавшее из пасти человекольва. Только постучав им о дверь, я заметил, какая вокруг стоит тишина, и вздрогнул от произведенного мной шума. Мгновение спустя я вздрогнул снова – оттого, как быстро после моего стука залязгали замки и запоры. Дверь распахнулась, как будто дядюшка меня за ней поджидал.
– Рад снова тебя видеть, Эдгар, – приветствовал меня дядюшка Монтегю.
– Простите, что я так долго собирался, – сказал я. – Я хотел раньше, но…
Дядюшкина удивленная улыбка и насмешливо поднятая бровь пресекли мою ложь.
– Вы, наверно, думали, что я больше не приду, – сказал я.
– Да нет, Эдгар. Я точно знал, что рано или поздно ты придешь.
Теперь настал мой черед удивиться. Я, хоть убей, не понимал, откуда у дядюшки взялась уверенность, что я снова у него появлюсь, в то время как я сам очень сильно в этом сомневался.
– Откуда вы это знали? – спросил я.
– Считай, что я руководствовался интуицией. – Он открыл дверь шире. – Давай же, заходи.
Перешагнув порог, я сразу окунулся в сумрак дядюшкиного дома. Даже притом, что день стоял пасмурный и тусклый, контраст с улицей меня ошеломил. Единственным источником света было пляшущее пламя дядюшкиной свечи, с которой он, закрыв за мной дверь, быстро удалялся по коридору.
Я, как всегда, старался не отстать от него, подгоняемый всегдашним своим страхом остаться одному в холодной тьме коридора.