Лазурь на его пальцах

22
18
20
22
24
26
28
30

– Если ты с ним встретишься. – Ян надолго припал к бутылке, изучая меня взглядом.

Мое лицо, видимо, стало настороженным, поскольку до меня дошло вдруг очевидное: Ян желал меня так же сильно, как я желала отыскать Джеймса. И я действительно должна была его найти – или, по крайней мере, отыскать ответы на вопросы по поводу его смерти. Это был единственный, на мой взгляд, путь, чтобы продолжать жить дальше.

Я показала Яну проспект галереи. Он вскинул бровь:

– Это что, та самая студия?

Я кивнула.

– Вот скажи, разве эти картины не похожи на работы Джеймса?

– То есть ты и правда считаешь, что все это время он жил себе спокойно в Мексике и рисовал? – Ян внимательно посмотрел на проспект и пожал плечами. – Стиль вроде как похож. Трудно сказать. Слишком тут все мелко.

Я всмотрелась в изображение картин.

– Я могу сказать.

Ян снова глотнул из бутылки.

– По мне, так все картины одинаковы.

– Так же, как и твои снимки – такие же, как у других фотографов?

Ян, скривившись, поставил пиво на стол.

– Намек понял.

Я вновь придвинула к нему буклет:

– Джеймс однажды объяснял мне, что у каждого художника существуют вполне определенные особенности его художественного стиля. Ван Гог, к примеру, писал цветовыми пятнами. Моне расщеплял цвета, красками передавая восприятие света. Кинкейд с удивительной достоверностью изображал свет – его картины словно сияют изнутри. У Джеймса тоже были свои особенные черты.

Ян наклонился над столом:

– Так, и что я должен тут увидеть?

– Излюбленной техникой Джеймса была акриловая живопись. Акриловые краски высыхают быстрее масла. Работая над крупным замыслом, он смешивал сразу большую порцию красок, чтобы обеспечить в картине постоянство цвета. И один из его излюбленных цветов был голубовато-зеленый. Он еще называл его: «Les blues de mon bébé»…

– Блюз моей малышки[18]? – насмешливо фыркнул Ян.