Лазурь на его пальцах

22
18
20
22
24
26
28
30

– Милая моя, – молвил он, откашливаясь от скопившейся в горле мокроты, – мое здоровье давно миновало точку невозврата. Тут уже ничем не поможешь. Хватит того, что я и так принимаю все, что мне прописано. – Он поднял стакан к губам и усмехнулся: – Ну, до дна! – И, уничтожив в один глоток сразу полстакана, добавил: – Добро пожаловать в семью.

Я понюхала напиток и осторожно пригубила. Эдгар постучал пальцами по донышку, запрокидывая мне стакан повыше. Я быстро сделала глоток. Виски будто прожгло себе сразу дыру и в горле, и в животе. Я резко выдохнула.

Эдгар засмеялся, потряхивая плечами:

– Да, если хочешь выжить в семье, куда выходишь замуж, тебе это дело ой как понадобится. Так что лучше начинать уже сейчас.

От крепкого виски, наложившегося на недавнее шампанское, в голове стало туманно и легко. Живот же свело от спазмов.

Эдгар прошел к своему любимому английскому креслу с «ушками», уселся в него. Подтянул к себе тележку, подсоединил баллон. Тут же его пронял сильнейший кашель, громкий и раскатистый, влажный от мокроты. Все его тело страшно сотрясалось.

– Ты не волнуйся, – задыхаясь, сказал он, когда приступ наконец затих, – еще втянешься. Чем больше будешь пить, тем приятнее алкоголь будет казаться на вкус. И когда-нибудь «Джонни Уокер», – указал он тростью на графин со скотчем, – глядишь, окажется для тебя единственным средством, чтобы сохранить в этом семействе здравый ум.

Глаза у меня сами собою устремились на дверь. Я сглотнула, чувствуя себя крайне неуютно. За все те долгие годы, что я знала Джеймса, я еще ни разу не оставалась один на один с его отцом. До нынешнего вечера мы с Эдгаром ни разу толком и не разговаривали.

– Иди, иди сюда, присаживайся, – похлопал он ладонью по соседнему креслу.

Я села и храбро глотнула еще немного огненного зелья из своего стакана. «Последний раз», – пообещала я себе.

– Ты мне нравишься, Эйми. Всегда нравилась. И родители твои – тоже очень славные люди.

У меня удивленно вскинулись брови.

– Ты очень подходишь Джеймсу. Ему нужна именно такая девушка, как ты. – Эдгар улыбнулся, но тут же в глазах его разлилась грусть. – Томас у нас слишком уж похож на свою мать. В нем сидит такая не знающая покоя целеустремленность, что граничит с безжалостностью, бессердечием. Томас уверен, что в одиночку совладает со всем миром. Но вот Джеймс… – Эдгар задумчиво покивал. – Джеймс напоминает мне моего младшего брата. Он одухотворенный. Мечтатель…

– Я никогда не стану препятствовать его мечтам. И ни за что не стану заставлять его быть тем, кем он не… – горячо сказала я и запнулась, вспомнив, с кем разговариваю – с человеком, что как раз и не давал Джеймсу следовать тем жизненным курсом, который был для него близок. Неловко кашлянув, я уставилась в свой стакан.

– К такому-то совету мне прислушаться бы с десяток-другой лет назад. Боюсь, теперь… – Голос его затих, взгляд стал блуждающим.

Я нахмурилась, настороженная такой его откровенностью. Может, она вызвана у Эдгара действием лекарств? Это вполне могло объяснить столь внезапные признания. Но потом мне все стало понятно. И этот рассеянный, обращенный в себя взгляд, и смиренное приятие своего разбитого состояния. И смягчение сурового нрава, приходящее порой к преклонным летам, когда с запоздалым раскаянием человек размышляет о прожитой жизни.

Он был совершенно один. В том мире, что Джеймс, как только теперь начала я сознавать, всегда скрывал от меня, Эдгар Донато оказался одиноким и для всех чужим.

Когда молчание затянулось, я осторожно спросила:

– Чего вы боитесь, мистер Донато?

– А? – вскинул он голову. – Нет, ничего.