– Прочесывать лес считаю занятием бесперспективным. Вот поутру, когда р-расветет…
– Поутру душегубца и след простынет, – возразил Барченко.
Он зажег свечу – низенький столбик-огарок, криво стоящий на столешнице. Надел очки, в их стеклышках блеснул багрянец.
– Кто еще про сие злосчастие ведает?
– Никто, – вывинтился из-за спины Вадима Аристидис.
– А где второй часовой обретается?
Вадим про себя выбранился нехорошими словами. Поглощенные размышлениями о смерти Яакко, они совсем позабыли про второго караульного – паренька с неказистой фамилией. А ведь он стоял на улице, пусть и далековато от Яакко. Мог что-нибудь видеть или слышать.
Барченко пригнулся над часами-луковицей, что лежали возле свечи. Стрелки показывали пять минут третьего.
– Покличьте его. Если живой…
Вадим и Аристидис ссыпались с вагонной подножки, пробежали, топоча, в конец состава и уткнулись в траченный молью и пропахший прогорклым маслом полушубок Прохора Подберезкина. Отрядный кашевар стоял, чуть сгорбясь, у последнего вагона и загораживал собой бившегося на земле красноармейца.
– Тоже! – обреченно проговорил Аристидис.
Подберезкин оборотился назад, глянул, как ошпарил.
– И вы тут… вашу в дышло?
Непей-Пиво с хлюпаньем катался по насыпи, вздрыгивал ногами, как марионетка, а из шеи у него выталкивалась густая жижа.
– Тот же почерк… – Вадим взял Подберезкина за ворот полушубка, притянул к себе. – Давно ты здесь?
– Только пришел, твою в… Сменить его хотел, а он… Да пусти ты!
Прохор ударил Вадима по тыльной стороне руки.
– М-мамочки! – захлебываясь, проныл Непей-Пиво.
– Врача! – Аристидис двинулся назад, но замер в нерешительности, вспомнив, что врач лежит зарезанный.
Дробно застучали подбитые железом сапожки, и к раненому подбежала Адель – расхристанная, без шапки, в расстегнутом тулупе. Вадим удивился.