А вода все поднимается!
Ай-ай-ай! Вспомните! Какое пространство отделяет ветку железного дерева от куполообразного потолка зеркальной комнаты?.. Попытайтесь вспомнить!.. В конце концов, вода, может быть, остановится, дойдет до определенного уровня и остановится… Да-да, мне кажется, она останавливается!.. Нет! Нет! Вот ужас!.. Плыть! Плыть! Наши руки сплетаются; мы задыхаемся!.. Бьемся в черной воде!.. С трудом вдыхаем черный воздух над черной водой – воздух, который с каждой минутой улетучивается, мы слышим, как он уходит, втягиваемый неведомым вентиляционным аппаратом… Ах, кружить, кружить! Будем кружить, пока не найдем глоток воздуха. Приникнем губами к этому живительному глотку… Но силы оставляют меня, я пытаюсь цепляться за стены! Ах, до чего же скользкие эти зеркальные стены, пальцам не за что ухватиться. А мы все кружим и кружим!.. Мы погружаемся… Последнее усилие!..
Последний крик!.. Эрик!.. Кристина!..
Буль, буль, буль!.. В ушах только и слышно: буль, буль, буль!.. В глубине черной воды наши уши делают буль, буль!.. Но до того, как я окончательно потерял сознание, в промежутках между бульканьем мне чудилось, будто я снова слышу: «Бочки!.. Бочки!.. Продаете бочки?»
Глава XXVII
Конец любовной истории Призрака
На этом заканчивается оставленный мне Персом записанный рассказ.
Несмотря на ужас ситуации, окончательно, казалось, обрекавшей их на смерть, господина де Шаньи и его спутника спасла благороднейшая самоотверженность Кристины Дое. И конец этой истории я узнал из уст самого дароги.
Когда я собрался к нему, он по-прежнему жил в маленькой квартирке на улице Риволи, напротив Тюильри. Он был очень болен, и понадобилось все мое упорство репортера-историка на службе истины, чтобы заставить его решиться вновь пережить вместе со мной невероятную драму. При нем по-прежнему находился его старый и верный слуга Дарий, он-то и проводил меня к нему. Дарога принимал меня, сидя в широком кресле у окна, откуда открывался вид в сад, и все пытался распрямиться, вспоминая, должно быть, свою былую, наверняка не лишенную красоты осанку. У нашего Перса были все такие же великолепные глаза, вот только лицо казалось усталым и жалким. Он наголо обрил себе голову, на которой, по обыкновению, красовалась каракулевая шапочка; на нем была очень простая широкая накидка, не отдавая себе в этом отчета, он развлекался тем, что крутил в рукавах большими пальцами, однако разум его оставался абсолютно ясным.
Он не мог без дрожи вспоминать о прежних муках, и мне с трудом, по крохам удалось вырвать у него признания об удивительном конце этой странной истории. Иногда он долго заставлял себя просить, прежде чем ответить на мои вопросы, а иногда, воодушевленный воспоминаниями, непроизвольно, с необычайной выразительностью воссоздавал для меня жуткий образ Эрика и страшные часы, которые они с господином де Шаньи провели в Озерном жилище.
Надо было видеть, с каким содроганием он описывал свое пробуждение в тревожном сумраке спальни Луи-Филиппа после драмы с водой… Вот конец этой ужасной истории, он поведал его мне, дабы дополнить свой записанный рассказ, который тоже любезно согласился вручить мне.
Открыв глаза, дарога увидел, что лежит в кровати… Господин де Шаньи лежал на канапе возле зеркального шкафа. Ангел и демон ухаживали за ними… После иллюзий и миражей комнаты пыток детали буржуазного быта этой мирной маленькой комнатки казались опять-таки придуманными нарочно, дабы сбить с толку смертного, достаточно безрассудного, чтобы отважиться блуждать в дебрях живого кошмара. Эта кровать-лодочка, эти навощенные стулья красного дерева, комод с его медными украшениями, вязанные крючком кружевные квадратики, заботливо уложенные на спинках кресел, каминные часы и по обе стороны камина – шкатулочки, на вид такие безобидные… Наконец, этажерка с ракушками, красной подушечкой для иголок, перламутровыми корабликами и огромным страусиным яйцом. И все это освещалось лампой с абажуром, стоявшей на тумбочке и лившей приглушенный свет. Обстановка, на которой лежала печать трогательной домашней невзрачности, такая мирная, неожиданно благопристойная
И тень человека в маске в этом старомодном, чистеньком, аккуратном обрамлении казалась еще более странной. Склонившись к уху Перса, человек этот тихо сказал:
– Тебе лучше, дарога?.. Ты смотришь на мою мебель?.. Это все, что мне осталось от моей бедной, несчастной матери…
Он еще что-то говорил, но что именно, Перс уже не помнил; однако ему определенно запомнилось – и показалось довольно странным, – что во время пребывания в допотопной спальне Луи-Филиппа говорил один Эрик. Кристина Дое не произносила ни слова, она бесшумно передвигалась, словно сестра милосердия, давшая обет молчания… Приносила в чашке какое-нибудь укрепляющее снадобье или горячий чай… Человек в маске брал из ее рук чашку и протягивал Персу.
Что же касается господина де Шаньи, то он спал.
Наливая в чашку дароги немного рома, Эрик сказал, показывая ему на распростертого виконта:
– Он пришел в себя намного раньше, чем мы смогли понять,
Эрик ненадолго вышел из комнаты, и Перс, приподнявшись на локте, огляделся вокруг. В углу у камина он заметил белый силуэт Кристины Дое. И обратился к ней, позвал ее, но был еще слишком слаб и опять упал на подушку…
Кристина подошла к нему, положила руку ему на лоб, затем отошла… И Перс вспомнил, что, уходя, она даже не взглянула на господина де Шаньи, который, правда, преспокойно спал рядом, и вернулась к своему креслу у камина, молчаливая, словно сестра милосердия, давшая обет молчания…
ebooksa