Призрак Оперы

«Мой дорогой старинный дружок, надо набраться мужества не встречаться больше со мной и не разговаривать… Если любите меня хоть немного, сделайте это ради меня, ради той, которая никогда вас не забудет, мой дорогой Рауль. А главное, никогда больше не приходите в мою гримерную. Речь идет о моей жизни. И о вашей тоже.

Ваша маленькая Кристина».

Гром аплодисментов… Это Карлотта вышла на сцену.

Акт в саду развивался с обычными перипетиями.

Когда Маргарита закончила балладу «О фульском короле», ей устроили овацию; новая овация ожидала ее после сцены с драгоценностями:

Ах, смешно, смешно смотреть мне на себя!Это ты ли, Маргарита?..

Отныне уверенная в себе, уверенная в друзьях, сидевших в зале, исполненная веры в свой голос и свой успех, ничего более не страшась, Карлотта отдалась роли целиком – со страстью, восторгом и упоением. Игра ее не знала ни удержу, ни стыдливости. То была уже не Маргарита, то была Кармен. Тем не менее разразилась буря аплодисментов, и дуэт с Фаустом, казалось, предвещал ей новый успех, но тут произошло вдруг что-то невероятное.

Фауст опустился на колени:

Нет!.. Умоляю я, постой!Дай мне тобой налюбоваться!..При свете звезд ночныхНе в силах я, поверь,Я не в силах оторватьсяОт чудных глаз твоих!

Маргарита отвечала:

Ночь настала… Тишина…Льют цветы аромат свой…Отрадных новых чувствПолна душа моя,И сердца голос тайныйМне тихо о чем-то говорит!

И в этот момент… в этот самый момент произошло что-то, как я уже сказал, что-то ужасное…

…Зал поднялся в едином порыве… В своей ложе оба директора не могут сдержать крика ужаса… Зрители и зрительницы переглядываются, словно спрашивая друг у друга разъяснения столь неожиданного явления… На лице Карлотты написано жесточайшее страдание, в глазах застыло безумное выражение. Несчастная выпрямилась с полуоткрытым ртом, едва успев пропеть о том, что «сердца голос тайный ей тихо о чем-то говорит…» Уста ее безмолвствовали, не отваживаясь более ни на единое слово или звук…

Ибо из уст этих, созданных для гармонии, этого подвижного инструмента, ни разу ее не подводившего, великолепного органа, воспроизводившего прекрасные звуки, труднейшие аккорды, самые мягкие модуляции, самые пылкие ритмы, дивного человеческого механизма, которому, чтобы стать божественным, не хватало лишь небесного огня, ибо только он порождает истинное волнение и возвышает души… так вот из этих уст выскочила…

Из этих уст выскочила…

…Жаба!

Ах, ужасная, безобразная, чешуйчатая, ядовитая, покрытая слизью, брызжущая пеной, визгливая жаба!..

Как она туда попала? Как зацепилась за язык? Подобрав задние лапки, чтобы прыгнуть повыше и подальше, она незаметно выбралась из гортани и… квак!

Квак! Квак!.. Ах, это ужасное квак! Фальшивая нота!

Ибо, надеюсь, вы поняли, что о жабе речь ведется лишь в переносном смысле. Ее не было видно, но зато – кошмар! – было слышно! Квак! Фальшивая нота!

Зал словно бы оказался забрызган грязью. Никогда даже на берегу извергающих подобные звуки прудов земноводное не прорезало ночь более ужасным кваканьем.

И разумеется, никто его здесь не ожидал. Карлотта все еще не верила ни горлу своему, ни ушам. Упавшая к ее ногам молния поразила бы ее меньше, нежели эта квакающая жаба, выскочившая из ее уст.

К тому же молния ее бы не обесчестила. В то время как притаившаяся на языке жаба приносит певице бесчестье, заставляя фальшивить. Некоторые от этого умирают.