Восхищение

Мама допила, пожевала влажными бесцветными губами.

– Большая и белая. Я бы даже сказала – гигантская. Иногда заплывает к нам, жрет разное гнилье. Ты, наверное, ее уже видел. Она должна была приплыть на запах.

Глеб вспомнил. Да-да, вспомнил большой глаз без век, смотрящий на него, отсвет фонарей на чешуе, рябь на воде и еще, и еще… Он снова повернулся к окну, и теперь уже четко увидел взъерошенную полоску льда на Фонтанке, будто кто-то плавал внизу и разбивал лед огромным плавником. Но ведь этого не может быть. Что за рыба? Что за наживка? О чем вообще речь?

– Я-то тут при чем? – спросил он. – Хотя, подожди, следуя твоей логике… Мамуль, кто-то хочет, чтобы я приманил рыбу? На запах или как там еще. Меня вскрыли, бросили на лед… Кто это сделал, знаешь?

Она покачала головой.

– Жалко тебя, бедного. Много кому охота поймать большую белую рыбу. Ее мясо, говорят, нежное на вкус и придает сил. Кто-то верит, что станет бессмертным, когда высосет у рыбы глаз. Кому-то нужны плавники. Можно даже продать хвост за большие деньги.

Глеб снова вспомнил – конечности в перчатках. Запах гнилья и рыбы.

– Откуда ты это все знаешь? – спросил он.

Мама печально улыбнулась. Пустой стакан выскользнул из ее руки и едва не упал. Глеб успел его подхватить. Нагнувшись, ощутил смрадное дыхание, вырывающееся сквозь гнилые рифы зубов.

– Я встречалась с рыбой, мой хороший. Была наживкой. Меня выпотрошили и бросили на лед как приманку. Но рыбу тогда не поймали. Кто-то плохо справился с подсечкой. Да и червячки у него были так себе. Только спугнул бедную.

– Ты, получается, спаслась?

– Можно сказать и так. Помоги мне. Вот тут… – Руки потянулись к одеялу. Глеб отодвинул пухлый край. Мама с некоторым усилием распахнула старый халатик и обнажила огромный рваный шрам, тянущийся от пупка к груди. Шрам был черный до синевы, блестящий от капель гноя. Живот у мамы впал, ребра натянули кожу до такого состояния, что, казалось, вот-вот разорвут ее.

Странно, но он никогда не видел этого шрама прежде, хотя готов был поклясться, что помнит, как купал маму, обтирал ее тело губкой, разминал.

– Мамуля, ты не рассказывала! – выдохнул Глеб, чувствуя, как расползается по лбу холодная испарина. – Почему не рассказывала? Можно было что-то придумать, можно было спастись!

– Глупый, нельзя спастись. Ты всего лишь наживка. Рыба чует твой запах, кружит неподалеку. А кто-то ждет, когда чувство голода одолеет страх, и тогда рыба бросится на тебя. Тогда – раз! Подсечка, отличный улов, очередная городская легенда всплывет на задворках Петербурга и будет долго обсуждаться среди приезжих, потому что местные предпочитают помалкивать.

Она закрыла полы халата и откинулась на подушках, прикрыв глаза. Некоторое время казалось, что мама, ослабнув от длинной речи, перестала дышать.

Мысли Глеба сделались еще более тяжелыми, неподъемными. Он сжал и разжал кулаки, стараясь не оборачиваться, хотя чувствовал – вот как пить дать! – что за ним кто-то наблюдает. Большая белая рыба, чтоб ее.

– И что же мне делать? Как выжить?

Мама тихо рассмеялась, бегая пальцами по измятой поверхности халатика, будто прощупывала сквозь ткань старые шрамы. Сказала:

– Вычисти себя без остатка. Только так. Избавься от запаха. Тогда, может быть, есть крохотный шанс, что рыба тебя потеряет. Тогда кто-то пойдет искать другую наживку. Рыбе, в принципе, все равно, какую гниль жрать.