Восхищение

22
18
20
22
24
26
28
30

Он взлетел, корчась от боли, в неизвестность, в руки к кому-то, кто приходил сюда на рыбалку, искал наживку и, конечно, не слышал ни криков, ни жалоб, ни просьб.

Последнее, что Глеб увидел перед смертью – а смерть в этот раз была настоящей! – это извивающийся в судорогах силуэт большой белой рыбы. Она действительно была большой и белой. Очень красивой. Очень прожорливой.

5

Валерка вернулся в коммуналку, стряхивая с плеч налипший влажный снег.

Он что-то быстро вспомнил. В другой жизни Валерка был студентом меда, снимал комнату у старушки на Боровой, мало пил и увлекался лоботомией. В другой жизни он бы ни за что не стал сидеть в кабаке с незнакомым пятидесятилетним мужиком, а потом разделывать его скальпелем, как рыбу.

Наваждение прошло, Валерка сразу же направился в комнату к маме.

Любимая, дорогая мамочка лежала на кровати перед панорамным окном. Мама была давно прикована к постели, умирала от какой-то неизлечимой болезни. Комната пропиталась запахом мочи и гнили, а еще паркет был весь в крови, будто здесь орудовал маньяк.

На огромной площади комнаты вдоль стен стояли безжизненные куклы, сотканные из липкой паутины: полная женщина в халате, Усачева-жена в бигудях и еще Усачев-муж с потрепанной прошлогодней газетой. Костлявый сынишка присел на пол в нелепой позе и будто бы изучал паркет.

Валерка вспомнил, как много дней назад умудрился заблудиться – проклятая питерская погода играла в какие-то свои игры, будто в кошки-мышки. Валерка шел от Обводного канала к метро, но оказался почему-то на Фонтанке и никак не мог сообразить, как это его занесло в такую даль. Зачем его вообще понесло на Обводный? Наверное, он искал маме лекарство. Ей нужно много фосфора и железа.

Мамочка заметила Валеркино появление, слабо взмахнула рукой.

– Как улов? – спросила она.

Валерка подошел ближе, с умилением разглядывая шишковатый череп, желтую кожу, густые черные вены, расползающиеся по лицу.

Папочка снова ушел на рыбалку. Сейчас он сидел с удочкой над крышами домов Петербурга и терпеливо разделывал только что пойманную большую белую рыбу.

– На ужин сегодня вкуснотища, – сказал Валерка, ласково поглаживая хитиновые пластины на груди у мамы. – Надо бы пригласить гостей.

– Я всегда рада новым гостям, – ответила мамочка.

Она снова распускала паутину из слякоти, зимнего ветра, мокрого снега, мелкой мороси и тумана. Следила, чтобы в сети попались только самые привлекательные экземпляры, с густым, сладковатым запахом гнили, для наживки. Большая белая рыба стала в Питере редкостью, ее так просто не поймать. Нужно стараться.

Непогода на улице усиливалась, и тем отчетливее испытывал Валерка контраст с уютной и теплой коммунальной квартирой. Скоро она наполнится иллюзорными звуками. Кто-то начнет готовить на кухне ужин, кто-то включит радио или телевизор, мальчишки будут носиться по коридору, загудит стиральная машинка – а то и две разом! – заскрипит паркет, по стенам и полу поползут тени, прячущиеся от желтого света ламп. Все, что Валерка любил в последнее время.

Правда, иногда ему казалось, что мир должен быть другим. Что его место не тут. Он сам будто мошка, запутавшаяся в маминой паутине, – болтается в снегу и слякоти, обуреваемый видениями о другой жизни, разрываемый ложными воспоминаниями и любовью к паразиту, которого считал своей мамой.

Он посмотрел на собственные ладони, которые были в крови и мозолях. Попытался вспомнить прошлое, но в пелене беспамятства различил только блеск скальпеля и чьи-то крики.

– Я убил много людей? – спросил Валерка, опуская руку в карман.

Ему нравилось потрошить заблудившихся людей. За это мама его и любила.