— Понимаю, — хитро прищурился Погодин. — Восемь лет терпели…
— Сгинь, говорю! — я залепил ему дружеского пенделя. — Бессовестные люди кругом.
Федя увернулся и поскакал козликом по коридору. Не выдержал и, обернувшись, бросил:
— Ну, вы там это… Кровать не сломайте.
— Не завидуй! — я с ухмылкой вошел в номер и захлопнул дверь.
— Андрей Григорьевич, — загипсованный ГБ-шник покряхтел и сел на больничной койке, его борода раздвинулась в улыбке. — Рад, что навестил.
— Как ты, Ильич?
— Спасибо, жив с твоей помощью.
— Ну, и слава богу.
— Не богу, а тебе спасибо… Валеру Шубина только жалко. Толковый был парень…
— Да, — я вздохнул. — Похороны завтра. К сожалению, не смогу присутствовать, улетаем мы сегодня в Москву.
— Вот об этом я и должен с тобой поговорить. Черненко Алексей Владимирович хотел попросить тебя об одном одолжении.
— Попросить? — усмехнулся я. — Я, конечно, уважаю полковника, мы с ним еще с Новоульяновска знакомы, но конторские обычно не просят, а, как бы это сказать — тянут за нужные ниточки.
— Тебя за ниточки бесполезно тянуть, Алексей рассказал.
И на том спасибо, что заметили.
— В чем суть просьбы?
— В общем, такое дело… Есть у нас информация, что в Припяти, на Чернобыльской АЭС, готовится диверсия. Там сейчас непонятная активность происходит.
— Диверсия? — я удивленно почесал макушку.
Из своей прошлой жизни я, конечно, помнил, что в восемьдесят шестом году, в апреле, на АЭС произойдёт авария, которая войдет в мировую историю как самая страшная техногенная катастрофа, но это был не теракт. А неполадки на четвертомэнергоблоке. Или нет? Или нам потом просто все так представили? Может, все-таки аварии помогли случиться? Бляха. Не зря мой батя-журналист все время пытался раскопать мировые заговоры в атомной индустрии. Я даже пару раз с ним мотался в ту самую Припять. От него отмахивался, мол, все это твои домыслы, а он, беспокойная душа, даже сейчас туда же уехал, проводить очередное журналистское расследование.
— От меня что требуется? — спросил я. — Я ж мент. Теракты — не моя стезя.