С последними словами дорогое дерево стола, за которым сидели самые влиятельные церковные чины Владивостока и его окрестностей, начало дымиться и чернеть.
— Смири гнев, брате. — Движением брови гасит пламя Варфоломей, спасая раритетную мебель, одновременно откидываясь в кресле и принимая вид чуть более задумчивый, чем обычно. — Сие плохо, но доказать мы ничего не сможем… пока.
— Да взять за шею погань эту нужно, вот просто взять! — Отец Борис, ближайший сподвижник покойного Акакия, смирения не демонстрирует, зато гнева даже больше, чем ранее Сергий. — Мы что, возьмем и спустим ему вот это? Убийство архиерея?
— Доказательств нет. — Теперь вмешивается уже Ерафим, как самый подкованный в устранении кого угодно. — Допустим, мы знаем, что это все сделал Коробейников Олег. Как-то. Вопрос в том, как именно?
Несколько минут напряженного молчания, потом столько же минут взаимных обвинений и переругиваний, потом снова тишина, потом опять ругательства — оказавшиеся неготовыми к этому собранию и его причинам божьи люди не находили ни решения, ни общего языка.
— Так! — Варфоломей повысил голос лишь немного, на самую малую йоту, но затихли вообще все, включая, похоже даже тех, кто находился вне пределов изолированного чарами зала. — Ментальной обработкой это быть не может. Пусть брат Павел запросил на Коробейникова все возможные досье изо всех доступных источников и тем подтвердил наличие у того таланта к магии разума, но развить его на таком уровне тот просто не успел бы. Он всего-то четвертый ранг, не больше. Вложить сильному магу, да еще и идолопоклоннику идолами своими защищенному, в голову намерение убить себя и еще одного человека, с которым тот даже не знаком и не видел его вживую никогда… Даже младшему магистру на такой ментальный конструкт потребовалось бы не меньше трех дней, я уже консультировался.
— Зато у волхва Ярополка легко различались повышенная раздражительность, потеря внимательности и постоянные истерические припадки! — Борис аж привстает с кресла, нависая своими необъятными телесами над опасно затрещавшим под весом его пуза столом. — Это ли не признаки торопливой и незавершенной обработки. Классическая задача смертника же, как будто вы никогда живые бомбы османские не ловили?
— У него боли были бешеные, Боря. — Осаживает тучного монаха его сосед, то ли успокаивая друга, то ли опасаясь попасть под жировой каток. — А смертник османский к сложным задачам не приспособлен. Найти скопление людей, штаб, конкретного и знакомого в лицо офицера, а потом убить себя и всех рядом с собою. Да, тут явно более искусная работа, скажешь ты и будешь прав, но не за три лишком часа такую проводить! А если этот чернокнижник и вправду провернул такое, то ему действительно нужна мантия магистра. Не младшего.
Толстяк обижено крякнул, падая обратно в кресло, отчего обижено крякнуло уже кресло, причем куда громче. Мысль с ментальным поводком на волхве уже отрабатывали, вынуждено отбросив, но все равно сомнения оставались.
— В отчетах целителей, что были посланы помочь с болями, указано, что в печени и сердце закатника были «странные образования», это цитата, если что. — Молвит еще один из священников, перебирая лежащие перед ним отчеты. — Два ученика, даже не подмастерья, хоть опытные, так что точнее и понятнее сказать не вышло, но что-то там с тканями было не в порядке.
— Ученика? Его что, даже толком не осмотрели чтоль? Бесово семя, я знал, что Акакий был тем еще скрягой, но это уже…
— Не сквернословь, Фома. — Борис затыкает того, кто оскорблял память его союзника в распиливании выделенных средств с какой-то неуравновешенной злостью. — Акакий, прими Всевышний его душу, не хотел показать язычнику, что он нам нужен. Так проще было с ним говорить, чтобы знал место свое и не надеялся на торг.
— Ага, заодно и рубли кровные сэкономит!
— Да ты!
— Да, я!
— Уж я тебе!
Спор продолжался бы еще долго, пока не покатилось бы к закату солнце, но тут брату Феофану пришла в голову очевидная, на самом деле, идея, которую и пропустили только потому, что слишком заняты были выяснением степени вины друг друга, поисками способов привлечь к ответу злоумышленника и намеками на то, кому на должности архиерея оказаться нужнее. Идея из тех, которые проверяют в самую первую очередь и потому, бывает, отбрасывают слишком быстро.
— Это одержимость была, Христос мне свидетель! — Феофан говорит неторопливо, с легким чувством собственного достоинства, как один из немногих, кого речи отца Варфоломея в нечистотах не выкупали. — Если и что-то было, то именно она, иначе действительно никак не сходится, иначе все и взаправду случайность.
Уставшие переливать воду из пустого в порожнее, отчаянно ищущие козла отпущения монахи внимают словам этим с интересом, но без фанатизма, не веря до конца, что самая простая версия окажется правдивой.
— Смотрите, почтенные. — Прочистив горло и отпив немного святой водички, Феофан принимается выкладывать свое мнение. — Встреча проходила не в церкви, не рядом с алтарем, а сам покойный язычник не спешил зайти под купол церковный. Если какая тварь в нем сидела, Коробейниковым подсажена, то ее могли бы и не заметить. Тварь нечестивая, само собой, должна была быть не рядовой, а очень даже особой, подобранной заранее, возможно являющейся частью демона более сильного, управляющего частичкой себя из своего пекла.