Могильный червь

- Кто-нибудь из вас, парни, когда-нибудь слышал о человеке по имени Генри Борден?

Для Стива это ничего не значило, но для Фрэнка, уроженца Биттер-Лейк, это несло в себе наихудшие возможные коннотации.

- Я слышал о Борденах, - сказал он. - На самом деле, я мог бы рассказать вам несколько вещей, о которых люди шепчутся в этом городе.

Пока он говорил, Уилкс слушал.

И у Стива все сильнее болел живот.

79

Кровь свободно текла по его голове вишневыми реками, пока Генри Борден усердно работал над трупом, над останками, которые он извлек из багажника Тары: жертвоприношение, ягненок, пухлый и откормленный теленок.

(о, любовь моя, моя прекраснейшая)

(положи его к моим ногам, отпразднуй глубину нашего союза)

Он должен был сосредоточиться на том, что делал, потому что его разум был свободной, беспорядочной машиной памяти, задыхающейся от собственных накопленных отходов. Его глаза продолжали закрываться, тени опускались на темную и мрачную комнату. Ему стоило больших усилий держать их открытыми, и он все время представлял себе один из тех мультфильмов из детства, где сонные глаза были открыты зубочистками. Если он позволит им закрыться... о, мирная и темная, но не всякая сладость и свет, он увидит призраков, выпрыгивающих из зияющих могил, и угрюмые небеса, наполненные чернокрылыми воронами-падальщиками, и пепел, выдуваемый из печей крематория, и огромные похоронные брызги, гниющие до тошнотворно пахнущего сока, который заставит его вспомнить о своей матери.

(призрачное лицо газообразного разложения, с отвисшей челюстью крик ненависти/голода/похоти, пронзи суку, посмотри, как она задыхается)

...и это было то, что он не хотел видеть, знать или чувствовать в конкретных глубинах своего разума.

Стежок к стежку, Генри.

Стежок... к стежку.

Да, почувствуй холодное мясо под своими руками. У этого мяса когда-то было имя, и произнести его вслух – значит призвать его (Маргарет), и ты не должен этого допустить. Слишком много призраков... слишком много призраков, вечно кружащих, вечно поющих, бросающих свою волшебную пыль похоронных специй. Но мясо... да, холодное мясо, возьми его, потрогай, приласкай, сделай своим. Да, да. Сожми эти червивые лакомства обратно в живот, холодные и кишечные, влажные, ползучие и сочащиеся соком. Там. Теперь стежок, стежок, стежок, стежок. Эта ухмыляющаяся голова, посмотри, как она хорошо сидит, как кетгут держит ее, связывает, не дает ей упасть.

Он держал труп на руках, купаясь в его вони и некротической грязи, его разум был пылающей желтой теплицей. Комната, в которой горели свечи, казалось, текла и текла, как воск, стены дышали, потолок вздыхал, гости за столом ухмылялись с дикой интенсивностью. Но ему нужно было сосредоточиться. Он стряхивал с рук ползучих тварей, выдыхая клубы пыли от мертвых мух, оставаясь глух к непристойностям, которые шептали мать Роуз, тетя Лили, дядя Олден и другие.

(Элиза, дорогая, милая Элиза)

...все остальное. Он зашил и увидел, как мама Роуз смотрит на него, ненавидя и презирая, о злая, злая тварь, бескостный извивающийся червь – мать, прижимающаяся отвисшими грудями к его лицу, ее губы прижимаются к его губам, ее язык, похожий на губчатый пирог, во рту, исследует ее десны, пробуя на вкус пожирающее себя мясо/кости/кровь испорченного материнства.

(не впускай ее в свои мысли, не позволяй ей получить то, что она хочет, не позволяй ей контролировать тебя даже сейчас, танцующая кукла, ты хочешь прикоснуться к маме здесь, здесь, где темно, влажно и тайно)

Генри встал, голова у него кружилась.