Саня кричал, кричал, кричал внутри в белый свой кокон боли, хотел проснуться, разум отказывался принять происходящее.
Звон. Плеск. Стук сердца. Запах крови — сладкий, соленый, тошнотворный. Тихий хруст собачьих ушей под лезвием. Нет, не Лопушок, это он сам, его кожа трещит, его плоть выворачивается под ножом. Гомеостаз.
— Этот человек у нас сейчас на столе, Миша, — холодно сказала женщина, — по одной простой причине — потому что он генетически и иммунологически почти идентичен реципиенту. Отторжение и дозировка иммунодепрессантов минимальная. Был бы ты такой везунчик — сам бы сейчас у меня под скальпелем лежал. Проверь-ка наркоз, что-то мне не нравится, как мышцы сокращаются. Хотя сложно представить, что ты такой же херовый анестезиолог, как хирург…
В ослепительно белой боли перед Саней открылась черная щель, он протиснулся в неё и полетел вниз, тут же забывая, оставляя услышанное наверху, на белом льду, потому что оно было невыносимо.
— Поправил, Марина, простите, — донеслось ему вслед. — А все же странно так, что в том же городе нашелся…
— Наверняка неизвестный кровный родственник, и близкий, — холод женского голоса гнался за Саней, хватал за ноги, как Гэндальфа — бич Балрога. — Бабушка потихоньку согрешила, или дед, или отец. Кровь мешается, колода тасуется…
Саня вдруг проснулся — приснится же такой ужас! Он лежал на площадке трамвая, тот шел ровно, мерно постукивая колесами. Тук-тук, тук-тук.
На сиденьи напротив сидели три совершенно одинаковых лысых мужика, сутулых, худых, голых. У одного черными нитками крест-накрест, грубо была зашита грудь, у второго — живот, у третьего, сидевшего, широко расставив ноги — пах, плоский, как у пупса.
— Водка, водка, огуречик, вот и спился человечек, — сказал первый мужик противным надтреснутым голосом.
— Да ладно, психологи утверждают, что пристрастие к алкоголю бывает от недостатка любви! — пожалел Саню второй.
— Я не пьян, — пробормотал Саня, поднимаясь. — Просто устал.
Проходя мимо мужиков, он увидел, что третий тоже хочет ему что-то сказать, но губы у него туго заштопаны, нитки впиваются в кожу, и он мучительно, напряженно моргает. Саня быстро отвернулся, прошел в начало вагона, сел к окну и стал смотреть на рассвет над городом. Трамвай шел быстро, ровно. Интересно, скоро ли конечная, где он узнает, куда же все это время добирался?
Тук-тук, тук-тук, дзынь-дзынь.
Солнце всходило над высокими домами, золотило серые стены, а на крыше одного из них стояла девочка, завернутая в мужскую куртку. Маленькие босые ноги не плавили смерзшийся снег. Девочка внимательно смотрела вслед трамваю.
В раскрытые окна лилась душистая майская ночь, вот-вот готовая обернуться утром. Сквозь канву тишины город продергивал ниточки звуков — мягко звенели ранние трамваи, приглушенно взрёвывали на реке моторки — ночные браконьеры уходили с охоты на последних недобитых еще осетров.
Олька села на диване, откинула одеяло. Хорошая у Маруси была квартира, большая, уютная, в новом доме у самой Волги. То тут то там попадались маленькие Санины вещички, как крошки, оброненные мальчиком Гензелем по пути в лесную чащу. Вот пуговица с его пиджака, его визитка с запиской «позв. Армену», зубная щетка, такая же, как у них дома. Сюда он приходил, когда врал, что наботы много навалилось, здесь смеялся и целовал Марусю. А потом возвращался домой, к Ольке, и тоже вроде был счастлив. Как так можно?
Олька прокралась на кухню за кофе. На шепот чайника вышла Маруся — под халатом живот казался огромным, как самовар.
— Завари мне мяты, — попросила она, неловко присаживаясь к столу.
— Классная квартира, — сказала Олька, доставая чашки. — И машина у тебя ничего. А не работаешь. Откуда дровишки?
— Дядя умер, оставил мне деньги и две квартиры в Питере. — Маруся будто рассказывала, как у нее зуб болит.
ebooksa