Темная волна. Лучшее

— Экзюпери… Я так плакал, читая его в детстве. Невозможно не плакать. А вот, погляди, Кэрролл, Заходер, Булычёв…

— Зачем это? — спросила она устало.

— Чтобы он вспомнил, — сказал Артур, улыбаясь. — Я верну ему всё, что они отрежут. Я изобрёл способ. Вот Волков, Линдгрен и Фенимор Купер. Компрачикосы бессильны против этого. Олеша, Льюис, Ян Ларри…. Погляди, любимая, ты только погляди…

Кукольник

Трижды приходил Платон к торговому центру и трижды поражался его архитектуре. Затесавшееся среди высоток здание напоминало шкатулку-головоломку. Пристройки, лоджии, ризалиты и боковые корпуса образовывали бесчисленные углы. Разномастные пандусы и лесенки опоясывали центр, самая широкая лестница вела к наружной балюстраде. Не ограничившись тремя этажами, проектировщик удлинил здание эркерными башенками и мансардами. Стены, облицованные красной, почти багровой плиткой, пестрели десятками вывесок. Чего там только не было: «Ткани», «Продукты», «Ветеринарная клиника», «Ремонт обуви», «Фотоателье», но Кукольник предпочёл не рекламировать свой труд.

Проектируя здание, архитектор будто бы придерживался единственного принципа: объявить священную войну симметрии. Один угол красного дома изгибался полуколонной, другой выдвинулся подобием корабельного киля, третий был ступенчатым, как пирамиды ацтеков.

О Некроманте Платону исподволь поведал сосед-пекарь. «В торговом центре его магазинчик», — сказал он после часа увиливаний. Но пришлось снова просить подсказки: дважды блуждал Платон лабиринтами красного дома, и не обнаружил таблички «Куклы ручной работы». Даже крошечный театр нашёл, а Кукольника — как не бывало.

— Не пудри мне мозги, — с порога начал Платон, и сосед съёжился. Похоронив сына, добрейший Платон Алексеевич сделался угрюмым, худым, и глаза свирепо блестели в гамаках бессонных мешков.

Пекарь сдался, пояснил, как искать. Поверх его поникшей головы разглядел Платон кухню и сидящую за столом соседскую внучку. Девушка разительно поменялась с тех пор, как он видел её в последний раз, в цветах, в гробу, в окружении рыдающей родни — дед тужил сильнее прочих. А теперь, живая и здоровая, она поедала запечённых цыплят, и щёки её румянились, и сноровистые пальцы пощёлкивали, разрывая птицу, и алый рот жадно ел. Жир сочился с губ, некогда васильковые глаза бессмысленными тусклыми монетами таращились в пустоту.

Слова приветствия застряли в горле. Платон извинился и покинул прячущего взор соседа.

К красному дому пошёл, не замечая ничего вокруг, ни людей, ни машин, ни весны, чьё возвращение праздновал портовый город.

Ножом, как учил сосед, порезал подушечки пальцев. Глубокие вертикальные раны кровоточили на ступени торгового центра. Тяжёлые ботинки грохотали вдоль каких-то не функциональных каморок и закутков. Коридор убегал направо, налево, искривлялся и опять приводил к пройденным уже аптекам и бакалеям. Встречные посетители чиркали о стены телами: теснота мешала разминуться. Выщербленные лестницы скакали на полутёмные этажи. Хилые лампочки то и дело гасли, а покупатели, на которых Платон натыкался, оказывались манекенами.

Почудилось, будто за стеклянными дверями магазинов продают мумии и фарфоровые протезы, и надгробия с дурными нечеловеческими личинами. Заблудившийся, отчаявшийся, зашагал Платон обратно по коридору, и понял вдруг, что капли вытекшей из него крови вовсе не повторяют его маршрут, а ведут туда, где он не был, в тайные лазейки и выхолощенные гроты. Сверяясь с кляксами, он поднялся винтовой лестницей. Тамбур упирался в бронзовую решётчатую дверь с долгожданной вывеской.

Зазвенел колокольчик, дыхнуло сладостями и тленом. Платон очутился в кукольном царстве. Они были схожи между собой, тощие как скелеты и бесполые, лишь разного цвета одёжка отличала их. Полуметровые куклы занимали полки душной комнатки. Льющего из канделябров света хватало, чтоб рассмотреть их, да и они сами охотно рассматривали посетителя.

Волосы кукол невесомой паутиной облепляли деформированные черепа. Белёсые пряди на перламутровой коже. Затылки вздулись, как у гидроцефалов, но лица были изящны: с вздёрнутыми носиками и ярко очерченными скулами. Они сужались к острым треугольным подбородкам, эти ангелические лица, и приоткрытые ротики их были капризны, а миндалевидные глаза порочны. Не на детей, а на зверёнышей, глумливых шутов, походили они, и прорезиненная сероватая плоть вызывала странные ассоциации с осклизлыми шапками ядовитых грибов.

Из-за гобеленов, притворяющих вход в заднюю комнату, выбрался, кряхтя, старик в меховой жилетке. Загорелое лицо было иссечено морщинами, белоснежные волосы заплетены в косу. В мясистых мочках болтались массивные золотые серьги с изумрудами, и пальцы сверкали перстнями.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался хозяин лавки, пристально изучая гостя сквозь дымчатые стекольца очков.

Платон откашлялся; в кругу кукол он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Говорят, вы оживляете мёртвых.

Некромант хмыкнул. Окольцованная рука лениво погладила одного из человечков по лысоватой макушке.