Невыносимо больно любить женщину, которой нет. Она как бы есть, но это давно уже не она. Даже оболочка изменилась, что уж говорить о душе́.
В тот момент, когда её ладонь ласково касается моего бедра и совершает лишь одно невесомое поглаживание, словно сожалея о чём-то, я на грани катастрофы – у меня эрекция. Самая, что ни на есть откровенная реакция здорового мужика, вынужденного блюсти целибат.
Да, это непросто, жить рядом с любимой женщиной, хотеть её и не иметь возможности прикоснуться. НЕ иметь ПРАВА. Ни морального, ни легального.
Я запрокидываю голову и, закрыв глаза, представляю себе, как её губы касаются моих. Даже чувствую их вкус, мягкость, такие знакомые движения, потому что так, как целуется моя Ева, не целуется больше никто: уникальный микс нежности и страсти, желания отдать всю себя и стремления забрать ещё больше.
Сердце распирает грудную клетку: я разделся перед её глазами нарочно, не оставил на себе ничего из того, что способно скрыть наготу и греховность моего тела. Если до души не достучаться, может быть, она хотя бы так вспомнит меня? Ведь реагирует же на мою боль?
Но она безразлична. Её руки, нежные и медлительные, моют меня, делают то, о чём я попросил, и ничего более. Смыв ладонями пену с моего тела, Ева укрывает меня тремя полотенцами и спрашивает, нужна ли мне помощь, чтобы пересесть в коляску.
Я злюсь от того, что мой замысел не удался, и совершаю позорный выпад:
- Почему не спросила, нужна ли мне помощь, чтобы перелезть из неё сюда, в ванну?
И получаю под дых:
- Прости, пожалуйста, я не подумала… Я… я виновата! Мне очень жаль… Знаю, что тебе тяжело, и всё время забываю, что должна помогать…
Я закрываю лицо руками – мне стыдно. До щемящих слёз. До кома, сдавившего горло и грудную клетку.
И Ева «помогает» мне пересесть, больше мешая, конечно, и не заметив, как обычно, что я опираюсь на свои «мёртвые» ноги.
Я совершаю ошибки. Тактические и методические:
- Ева, - спрашиваю мягко, негромко, аккуратно, - где твоё кольцо?
- Какое?
Она будто спит и бредит во сне, а я пытаюсь стучать в её сон реальностью:
- Моё кольцо…
Просто хочу понять, определить для себя некоторые базовые вещи: кольцо – символ обещания, которое я не сдержал, и мне нужно знать, как глубоко проросла в её душу обида.
И лучше б у меня отсох язык, а вместе с ним и беспутный мозг. Что видят мои глаза, сердце не способно выдержать: Ева почти задыхается, хватает ртом воздух, сдавливая одной рукой собственное горло, а второй, добела сомкнутой в кулак, сжимает свою футболку в одном очень важном месте – на груди. Как раз там, где находится её… наша татуировка - знак наших чувств и взаимных обещаний. В её глазах слёзы и боль, я пытаюсь обнять, отрывая руку, которой она себя душит, но силы в ней неимоверные. Какие-то не женские, ненормальные. В следующую секунду она срывается и летит наверх, захлопнув дверь, дав мне понять щелчком замка́, что вход воспрещён. Я пытаюсь стучать, кричать, угрожать, потому что с ужасом осознаю, на какие шаги способна Ева. Обещаю выломать дверь, но, в итоге, нахожу более разумный, хоть и уже изрядно забытый за все годы способ – спрыгиваю с балкона своей бывшей мансарды на террасу Евиной комнаты. Она лежит на своей постели, скрючившись, сжавшись в нечто, напоминающее человеческий эмбрион, и тихонько воет, зарывшись лицом в плед. Я понимаю, что обязан оставить её в покое, но уйти боюсь, а потому почти всю ночь мокну на террасе, прижавшись спиной к стене и скрутившись от холода в эмбрион, похожий на Евин.
Глава 39