Королевство грез

Лицо Ройса приобрело твердое, решительное выражение.

– Я покончил со штурмами! Я сказал тебе и сказал Генриху. Меня тошнит от всего этого – от крови, от вони, от грохота. – Не замечая зачарованного слуги, подошедшего сзади, чтобы снова наполнить его кружку, Ройс резко закончил: – Не могу больше этого выносить.

– Так что ж ты намерен делать, если сюда явится Меррик?

– Я намерен пригласить его на торжество.

Стефан понял, что он говорит серьезно, очень медленно встал и спросил:

– А что потом?

– А потом, будем надеяться, он поймет, увидев, насколько мы превосходим его числом, что биться со мной бесполезно.

– А если не поймет? – настаивал Стефан. – Или, вероятней всего, потребует поединка с тобой, тогда как ты поступишь?

– Как ты хочешь, чтобы я поступил? – сердито рявкнул Ройс. – Убил своего собственного тестя? И пригласил его дочь посмотреть? Или послал ее обождать наверху, пока мы смоем его кровь с пола, где когда-нибудь будут играть ее дети?

Теперь настал черед Стефана сердиться.

– Так что же ты собираешься делать?

– Спать, – отвечал Ройс, нарочно не понимая вопроса Стефана. – Я собираюсь повидать своего управляющего, а потом несколько часов поспать.

Через час Ройс вошел к себе в спальню и, предвкушая наслаждение, растянулся на огромной четырехспальной кровати, заложив руки за голову. Взгляд лениво блуждал по темно-синему с золотом балдахину над постелью, по откинутым и скрепленным золочеными шнурами занавесям из парчи и шелка, потом упал на противоположную стену комнаты. Он знал, что за стеной находится Дженнифер. Слуга поставил его в известность об этом вместе с сообщением, что она вошла в свою спальню несколько минут назад, попросив разбудить через три часа, приготовить ванну и какие-нибудь одежды, которые могла бы надеть к празднику.

Воспоминания о том, как выглядит спящая Дженнифер, с рассыпанными по подушкам волосами, с обнаженной атласной кожей на фоне простыней, заставили его тело сжаться от мгновенно вспыхнувшего желания. Проигнорировав его, Ройс закрыл глаза. Умнее обождать тащить непокорную новобрачную в постель до окончания торжества, решил он. Придется еще уговаривать ее согласиться исполнить статьи брачных обетов, в чем Ройс нисколько не сомневался, а в данный момент был попросту не в состоянии беседовать с ней на эту тему.

Ночью, когда она разомлеет от вина и музыки, он приведет ее к себе в спальню. Но добровольно или насильно, он намерен заняться любовью с ней сегодня ночью и в любую последующую ночь, когда пожелает. Если она не согласится добровольно, пойдет потому, что он захочет, – все очень просто, уверенно думал он. Но последним воспоминанием, с которым Ройс погрузился в сон, была возмутительно очаровательная и дерзкая молодая жена, растопырившая пальчики и с нахальным превосходством толкующая ему: «Сорок – это вот столько…»

Глава 19

Дженни выбралась из деревянной бадьи, закуталась в мягкий бледно-голубой халат, протянутый горничной, и раздвинула занавеси, скрывающие альков, где была установлена высокая бадья. Широкий халат, хоть и очень красивый, явно принадлежал кому-то, кто был гораздо выше ростом; рукава свисали дюймов на шесть ниже кончиков пальцев, а подол волочился следом на целый ярд, но одежды были чистыми и теплыми, и, проведя много дней в одном и том же грязном платье, она сочла халат божественным.

Дженни присела на кровать, горничная зашла сзади с щеткой в руке и принялась расчесывать спутанные пряди пышных волос своей госпожи, в то время как другая девушка появилась с охапкой переливающейся бледным золотом парчи, которая, по предположению Дженни, должна была оказаться платьем. Ни одна из служанок не проявляла каких-либо признаков открытой враждебности, чему Дженни нисколько не удивлялась, учитывая сделанное герцогом во дворе предупреждение.

Воспоминание об этом постоянно возвращалось, дразня Дженни словно загадка. Несмотря на напряженные отношения между ними, Ройс сознательно и публично наделил ее своей собственной властью по отношению ко всем и каждому. Он поставил ее на равную с собой высоту, что выглядело бы весьма странным для любого мужчины, тем более для такого, как он. Похоже, он совершил это из сострадания к ней, и все-таки она не могла припомнить ни единого когда-либо совершенного им поступка, включая освобождение Бренны, который не руководствовался бы тайными соображениями, служившими его личным целям.

Приписывать ему такую добродетель, как сострадание, было бы крайне глупо. Она видела собственными глазами, сколь безгранична жестокость, на которую он способен, – вплоть до убийства ребенка, швырнувшего ком грязи… Это больше, чем жестокость, это варварство. С другой стороны, он, может быть, никогда и не собирался предавать мальчика смерти; может, он попросту реагировал медленнее Дженни.