Несколько недель ушло на то, чтобы Смоляной полностью освоился со всеми конечностями. Лефтрин ужасно переживал за него, когда из-под корабля впервые убрали все подпорки. Однако Смоляной хоть и с трудом, но устоял на ногах, а затем медленно потащился к реке. Глаза баркаса удовлетворенно сияли, пока он бродил по мелководью. Кораблю равно понравилось и плавать в реке, и пробираться по отмелям. Его команда превратилась из рабочей силы в декорацию. Они просто создавали впечатление, будто Смоляной – самый обычный баркас.
Все опилки и щепки «дерева», оставшиеся от постройки, были сложены в трюм как подстилка под груз. Лефтрин не продал ни стружки – это означало бы подорвать доверие корабля. Он с уважением относился к останкам дракона, из которых был сделан Смоляной. Проходили недели и месяцы, к кораблю приживался новый материал и воспоминания. Тихая натура Смоляного переменилась: он сделался более напористым и деятельным, а порой даже склонялся к озорству. Лефтрин радовался переменам в характере корабля, как будто наблюдал превращение ребенка в юношу. Глаза Смоляного стали выразительнее, связь с капитаном – красноречивее, а ходовые качества стали так хороши, что все только диву давались. Если кто-нибудь и подозревал, в чем секрет Лефтрина, то вслух не спрашивал. Почти у каждого торговца припрятан собственный запас неизвестных магических или механических приспособлений. И все они умеют не совать нос в чужие дела – необходимый навык в их ремесле. Затруднений у Лефтрина не возникало, а доходы постоянно росли.
Все было отлично, пока один из плотников не проболтался калсидийскому купцу и на борт не явился охотник, чтобы им угрожать. Лефтрин стиснул зубы так, что они скрипнули. Под его ногами Смоляной от гнева зарылся лапами в грязь.
Лефтрин сразу же разжал руки, вцепившиеся в планширь, и заставил себя успокоиться. Капитан живого корабля должен сдерживать самые гневные мысли, ведь корабль чувствует его переживания как свои. Сила и внятность ответа Смоляного ошеломили Лефтрина. Баркас редко передавал мысли настолько отчетливо. Капитан и не догадывался о силе чувств, которые корабль испытывает к охотнику. Сейчас же он спокойно напомнил, что река сделала дело за них. Джесс исчез и, скорее всего, утонул.
При этой мысли Лефтрин ощутил мрачное удовлетворение корабля, смешанное с кровожадным весельем. Капитан с тревогой задумался, не знает ли судно о судьбе Джесса больше, чем говорит. А затем поспешно запретил себе думать на эту тему. У живого корабля есть право на собственные тайны. Если он заметил Джесса, барахтающегося в реке, и намеренно свернул в сторону, это личное дело баркаса, а не Лефтрина.
Лефтрин пропустил мимо ушей веселье в тоне корабля.
– Что ж, я этому рад, Смоляной. Рад. Если бы мне пришлось иметь с этим дело, что ж… Просто рад, что обошлось и без этого решения, – заключил Лефтрин и ощутил спокойное согласие корабля. – А завтра можно ожидать возвращения Карсона.
Иногда баркас просто знал что-то – и все. Он услышал горн Карсона, когда тот нашел выживших и подал сигнал. Капитан привык не спрашивать, как Смоляной чувствует подобные вещи, и не интересоваться подробностями. Лишь однажды корабль оказался в настроении что-то рассказывать.
Так что сейчас Лефтрин просто принял к сведению, что завтра охотник вернется, и не стал ни о чем спрашивать.
– Тогда дальше двинемся уже завтра, как считаешь? – предложил он вместо этого. – Или еще ночь простоим на якоре здесь?
– Они от этого не разболеются?
– Как и мы, – заметил Лефтрин.
– Таков был уговор, – согласился капитан.