Где и объяснил солдатским старшинам, что казну он их берёт на хранение. И что всё буде солдатам возвращено, как только истекут контракты. А возможно, казна ещё и приумножится после окончания кампании.
— Говорят, что воевать мы будем с кантонами, — без всякой радости заговорил один депутат.
— А хоть и с кантонами, — беззаботно и ласково отвечал генерал, — что с того? Я с ними уже воевал и бил их крепко. И не один раз. Не веришь, так можешь у моих людей спросить, что на ярмарке на той стороне со мною были, и что у реки их били, и что у холмов их громили.
— Про то мы слыхали, — признался другой депутат, — но вот война дело неверное, сегодня ты горцев бьёшь, завтра они тебя.
— Людишки многие промеж нас думают, что хотели бы отсюда домой пойти, а не кантоны воевать, — поддерживает его другой. — Они думали, что мужика побьют да по домам разойдутся. Говорят, что горца бить не подписывались. Токма на мужика.
— Я сам эти контракты писал, — говорит кавалер теперь уже строго, — думаю, что у поклонника Эберста контракты от моих не отличались, и ни у меня, ни в его бумагах ни слова про мужика нет, сказано там, что до осени, до первого числа. И каждый из вас под таким контрактом палец ставил. И на том крест целовал. И посему до осени кто уйти надумает, тот дезертир. И с ним я кроток и добр не буду.
На такое и сказать депутатам было нечего, не злить же генерала, поэтому один из корпоралов и сказал:
— Май кончается, а нам за июнь жалование положено, вперёд платить обещали.
— Вот это разговор правильный, — сразу генерал стал мягче, — идите в роты, пусть офицеры подадут списки личного состава. Жалование получите вперёд, как и договаривалась.
Он хотел закончить этот разговор и хотел закончить завтрак, чтобы побыстрее отправиться к реке серебро вылавливать. А эти глупцы его отвлекали. Слава Богу, ушли наконец,
И когда он уже вставал из-за стола и вытирал рот салфеткой, Брюнхвальд, довольный, говорил ему:
— И побузить им не дали. Теперь пойдут за нами на горцев, никуда не денутся, а купчишкам я уже сказал, чтобы трофеи все покупали только у Мильке, иначе в лагерь не пущу.
Тех двух сундуков, что привезли ему люди из Ламберга, опять не хватило, хотя сундуки были большие. Рассыпного серебра вошло в них по семь пудов в каждый, так тяжелы они стали, что два самых крепких гвардейца на крутой берег такой сундук еле затащить могли. И при этом ещё немалая куча слитков россыпью осталась лежать. А уж сколько серебра в ящиках со дна достали, так Волков сбился со счёта. Хорошо, что Фейлинг с Максимилианом додумались у брата Ипполита бумаги и чернил просить, теперь всё, что взвесили или посчитали, они записывали на листы. Кавалеру обед к реке принесли; пока он ел жареную с чесноком курицу, запивая её пивом и заедая солёными кренделями, Максимилиан взвесил следующую партию, почесал темя грязными от чернил пальцами и крикнул:
— Кавалер, а знаете, сколько у вас серебра уже?
— Тихо, тихо, глупец! — неожиданно обозлился генерал и встал из-за стола. Подошёл и уже негромко сказал. — О том, сколько у меня серебра, никто наверняка знать не должен.
— А, понял, — тут же одумался знаменосец и, показывая кавалеру лист с записями, сказал, — сто пятьдесят пудов уже есть. Не считая вон той кучи, я её ещё не взвесил.
«Сто пятьдесят пудов! Сто пятьдесят пудов!»
У него даже в голове не укладывалось, что это за деньги, как их считать, в чём их считать? Он смотрел в неряшливые записи Максимилиана и не поверил бы, если бы сам не видел все эти тяжёлые ящики вокруг, сундуки и сваленные в кучу россыпи белых слитков на песке.
А тут стали люди приходить. То, что он ищет утонувшее серебро, в округе, кажется, все прознали. А теперь ещё слух разошёлся, что он его нашёл. Первыми пришли зеваки из Ламберга, так как идти недалеко было. Встали на берегу, и мужики, и дети, и даже бабёнка любопытная пришла, издали смотрели, как ящики со дна достают. Как их на берегу осматривают. Как слитки, серебро, из которого деньги делают, небрежно крепкие руки выбрасывают на песок из лодки, словно сор какой.
Этих зрителей Волков велел прогнать. Раздражали они его. Потом прискакал Хельмут Майнцер.
ebooksa