Убийца Шута

Так мы открыли дверь, которая больше не закрывалась. После того, как мы признали, что наша маленькая девочка, вероятно, останется такой навсегда, мы начали говорить об этом. И все равно мы обсуждали ее не при слугах, днем, а по ночам, в постели, с ребенком, спящим в колыбельке рядом. Ибо, признав, мы не хотели принять такое положение вещей. Молли винила свое молоко, и попытался приспособить маленькие соски, чтобы подкормить малышку коровьим, а затем и козьим молоком, но без особенного успеха.

Здоровье нашего ребенка озадачивало меня. В моей жизни было много разного молодняка, и все же я никогда не видел, чтобы животное ело с аппетитом, не болело и все же не росло. Я пытался помочь ей двигаться, но быстро понял, что ей совершенно не нравятся мои прикосновения. Когда я склонялся над колыбелью, она лежала мирно и безмятежно, не отвечая на мой взгляд. Если я брал ее на руки, она упиралась в меня, а потом слабо пыталась избавиться от моих рук. Если я настаивал, удерживая ее, она быстро переходила от воплей до гневных криков. Вскоре Молли попросила меня не трогать ее больше, потому что боялась, что я каким-то образом причиняю ей боль. И я уступил ее желаниям, хотя мой Уит не приносил от нее чувства боли, только сигнал тревоги. Сигнал, что отец будет пытаться обнять ее. Как можно выразить эту боль?

Слуги поначалу интересовались ей, а потом стали жалеть. Молли чуть ли не шипела на них, и взяла все заботы по уходу за ребенком на себя. Им бы она никогда не призналась, что с малышкой что-то не так. Но по ночам на нее наваливались заботы и опасения за ребенка.

— Что с ней будет, когда я умру? — спросила она меня однажды.

— Мы все предусмотрим, — сказал я, но Молли покачала головой.

— Люди жестоки. Много ли тех, кому мы можем доверять?

— Неттл? — предположил я.

Молли снова покачала головой.

— Должна ли я пожертвовать жизнью одной дочери, чтобы сделать ее нянькой другой? — спросила она меня, и я не нашел ответа.

Когда кто-то так долго разочарован, надежда становится врагом. Но сгибаться стоит, только чтобы помочь другому подняться, и я научился избегать надежд. Когда в середине второго года жизни Би Молли начала говорить, что она становится все сильнее и может крепче держать головку, я просто кивнул и улыбнулся. Но в конце этого года она научилась переворачиваться, а вскоре смогла сидеть без поддержки. Она подросла, но оставалась слишком маленькой для своего возраста. На третий год она начала ползать, а потом потихоньку подниматься на ножки. На четвертый год она ковыляла по комнате: необычное зрелище, когда ребенок такой крошечный. В пять она везде бегала за матерью. У нее полезли зубки, и она стала произносить исковерканные слова, которые понимала только Молли.

Ее занимали самые неожиданные вещи. Рисунок куска ткани или паутина, которую качает ветерок, приковывал ее внимание. Она хватала интересующую ее вещь, дико трясла ее и пыталась быстро съесть. То и дело в потоке ее бормотанья срывалось какое-нибудь словечко. Речь Молли, поддерживающей ее воображаемый разговор, я слушал со смесью умиления и жалости.

В основном Би была с нами. Ее старшие братья и сестры приезжали реже, чем раньше, их растущие семьи и дела требовали много времени. Они посещали нас, но не часто. К Би они относились мягко, но давно поняли, что жалеть ее бесполезно. Она будет тем, кем будет. Они видели, что Молли выглядит довольной, и, возможно, больше не думали о ребенке, раз она утешает старую мать.

Нэд, мой приемный сын, приходил и уходил, как и положено странствующему менестрелю. Чаще всего он прибывал в холодные месяцы, чтобы пожить у нас. Он пел и играл на флейте, и Би была самым благодарным слушателем, о котором только может мечтать певец. Она не сводила с него бледно-голубых глаз, ее ротик приоткрывался, пока она его слушала. В те дни, когда Нэд гостил у нас, она неохотно ложилась спать, если только он не шел вместе с ней в комнату и не играл тихую спокойную мелодию, пока она не засыпала. Может быть, именно поэтому он принял Би такой, какая он есть, и в каждый свой приезд привозил ей простой подарочек: связку ярких шариков или мягкий шарфик, украшенный розочками.

Чаще всех нас навещала Неттл. Понятно, что она хотела повозиться с сестрой, но Би реагировала на ее прикосновения, как и на мои, и Неттл пришлось просто проводить время рядом, не имея возможности как-то позаботиться о ней.

Как-то поздним вечером я проходил мимо детской. Увидев свет в полуоткрытой двери, я остановился, подумав, что Би приболела, и Молли сидит с ней. Но, заглянув, я увидел не Молли, а Неттл, которая сидела у постели сестры, глядя на нее с невыразимой тоской. Она тихо говорила:

— Я так давно хотела сестру! Делиться с ней мечтами, заплетать друг другу волосы, дразнить на счет мальчиков и гулять вместе. Я думала, что научу тебя танцевать, мы бы секретничали и вместе готовили вкусности по ночам, когда все спят. И вот наконец ты здесь. Но у нас ничего этого не будет, правда? И все-таки я тебе обещаю, малютка Би. Что бы ни случилось с твоими родителями, я всегда буду заботиться о тебе.

А потом моя Неттл опустила лицо в ладони и расплакалась. Я знал, что она оплакивала сестру, которую представляла, как и я до сих пор мечтал о настоящей маленькой девочке, которая могла бы быть у нас. Я ничем не мог утешить нас обоих, и потому молча ушел.

С самого рождения Би сопровождала Молли везде, в подоле фартука, на руках или ковыляя сзади. Иногда я думал, что она просто боится оставлять малышку одну. Когда Молли выполняла свои обычные обязанности в поместье, от присмотра за слугами до ухода за своими ульями, медом и свечами, работу, которой она до сих пор наслаждалась, Би была с ней, смотрела и слушала. Теперь, когда малышка обнаружила, что может издавать звуки, Молли удвоила свои усилия. Она говорила не по-детски нараспев, как делали слуги в тех редких случаях, когда говорили с Би. Вместо этого Молли без устали объясняла каждое свое действие, чтобы Би узнала, как выкуривать улей, формировать горячий воск для свечей, полировать серебро или застилать постель. И Би, в своей простой манере, подражала серьезности Молли, глядя на то, что ей показывают и без остановки что-то бормотала в ответ.

Меня очень испугал случай однажды летом, когда я пошел искать Молли и нашел ее работающей возле ульев. За все эти годы я привык к тому, что, пока она возится с пчелами, они плотным слоем покрывают ее руки. Чего я не ожидал, так это такой же слой пчел на малютке Би, стоявшей рядом с матерью и держащей ведерко. Девочка блаженно улыбалась, прикрыв глазки. То и дело она хихикала и слегка покачивалась, будто пушистые создания щекотали ее.

— Молли, — сказал я мягко, предупреждая жену, настолько увлеченную работой, что, как мне показалось, она не видит, что происходит с нашим ребенком.