Убийца Шута

Казалось, куда ни шагни, везде что-то происходит. Люди драили полы, полировали дерево, выносили мебель из кладовок. Плотник и его помощники начали ремонт протекающей крыши в одной из оранжерей. Среди этого шума и суеты я вернулась к своим тихим тайным тропам. Никто и не заметил. Всякий раз, когда я видела отца, он с кем-то разговаривал, или изучал бумаги, или хмуро бродил по дому с Рэвелом, который висел у него на локте и жаловался на что-нибудь. Когда он замечал меня, то улыбался, но в его глазах была такая грусть, а в лице — такая боль, что мне хотелось убежать и спрятаться.

Что я и сделала. Я взяла бумагу, чернила и перья с его стола, и, раз уж он сказал, что можно брать все, что мне нужно, захватила хороший пергамент, его лучшие цветные чернила и перья с медными наконечниками. Свечи я тоже взяла. Большинство маминых ароматических свечей я собрала и спрятала в своей комнате, где они наполняли ее запахом сундук с одеждой и мои сны. Еще я взяла высокие белые свечи, которые медленно горели, и спрятала их в моей тайной комнате.

В эти дни, пока отец забыл обо мне, я брала много вещей. Я собрала старый хлеб и сушеные фрукты, нашла прекрасный деревянный ящик, чтобы спрятать еду от крыс. Я взяла кувшин и пробку, чтобы хранить воду, и треснутую чашку, по которой никто не станет скучать. Я взяла шерстяное одеяло, которое оставили на улице, потому что Тавия сказала, что его погрызли мыши и оно годится только на тряпки. Суматоха в Ивовом лесу была такой, что я безнаказанно тащила все, и никто не замечал, думая, что кто-то другой унес пропавшую вещь. Я нашла красно-оранжевый коврик, который оказался чуточку большеват для моей норки. Я загнула его у стен, сделав из комнаты гнездышко. Из маминых припасов я взяла лаванду, которую мы собирали, и пакетики с другими ароматными травами.

Мое убежище стало очень уютным. Я ходила к нему не через кабинет отца. Почему-то мне казалось, что ему не понравится, что я провожу там много времени, поэтому я нашла потайную дверь в кладовке и построила перед ней стену из коробок с соленой рыбой. Я оставила достаточно места, чтобы можно было пролезть за ними, открыть потайную дверь и протиснуться внутрь. Я прикрывала ее, но всегда следила, чтобы она не захлопнулась. Я никогда не трогала защелку, которая открывала дверь со стороны кладовой, а просто оставляла ее слегка приоткрытой.

Я сделала пометки в лабиринте и смела мышиный помет и паутину в сторону. Вдоль всего пути я повесила пучки ароматных трав, так, что даже в полной темноте могла учуять дорогу. Я ее быстро запомнила, но та страшная ночь не забылась.

Я обнаружила, что коридоры лабиринта оказались шире, чем рассказывал отец. Я подумала, что он или знал об этом, но солгал мне, или эти коридоры и впрямь были для него слишком малы, и он не пользовался ими. Изучение других коридоров пришлось отложить. Мне нужно было записать много старых Снов, и каждый из них описать во всех подробностях, какие я только могла выжать из своей памяти. Я записала сон о летящих кроликах, и еще один — о гобелене с высокими золотоглазыми древними королями. Мне потребовалось шесть листов бумаги, чтобы описать сон о бледном как рыба мальчике в лодке без весел и о том, как он продал себя в рабы. Я записала сон о своем отце, как я разрезала его грудь, вынула сердце и сжимала его, выдавливая всю кровь до капли.

Я не понимала сны, которые записываю, но думала, что в один прекрасный день кто-то их поймет. Я писала, пока мои пальцы не окрашивались во все цвета чернил, а руки не начинали болеть. Потом я брала еще бумагу и писала дальше.

А ночью, в кровати, я читала. У мамы было всего три собственные книги. Одна из них — про травы, ее подарила Пейшенс. Мой отец когда-то принес Пейшенс, и, наверное, она отдала ее Молли, когда они оба считали его мертвым. Вторая книга рассказывала о цветах, а третья — о пчелах. Ее она написала сама, и это была не книга и не свиток, просто несколько страниц, связанных лентами через дырочки. Скорее, это был ее дневник о пчелах, и я очень его любила. С первой до последней страницы я видела, как ее почерк становится более уверенным, наблюдения — острее, знания — шире. Я перечитывала его снова и снова, и пообещала себе, что весной я займусь ее ульями.

Пейшенс всю жизнь покупала книги и рукописи. Многие из них были разграблены в библиотеке замка Баккип. Некоторые из них были очень дорогие, в дубовых обложках, с кожаными ремнями и серебряными гвоздиками — льстивые подарки тех времен, когда Чивэл был будущим королем, и все шло к тому, что когда-нибудь она станет королевой Пейшенс. Этих прекрасных книг осталось немного. Большинство из них она продала в темные дни войны против пиратов с красных кораблей. Те, что остались, были тяжелые и, к сожалению скучные. Они описывали раздутую славу династии Видящих, сказки лицемеров, а не учителей. Во многих местах Пейшенс начеркала свои язвительные заметки о правдивости того, что читала. Зачастую они вызывали у меня безудержное хихиканье: такого мне бы никто никогда не рассказал. Ее замечания выцветали, поэтому, где бы я их не находила, я подправляла их черными чернилами.

Собственные книги Пейшенс были очень разнообразные и весьма потрепанные. Книга о ковке лошадей и кузнечном деле пестрели заметками о ее собственном опыте. Были книги про бабочек и птиц, про знаменитых разбойников и легендарных морских монстров. Был старый пергамент об управлении пикси, о том, как заставить их делать всю работу по дому, и набор маленьких свитков о перегонке и создании ароматных духов. Было три старых таблички, очень потертые, о способах восстановления плодородности женщины.

Но я быстро обнаружила, что это были не самые интересные книги в Ивовом лесу. Самые увлекательные были спрятаны и забыты. В беспорядке старого кабинета Пейшенс я нашла перевязанную пачку писем. Самые старые, в коробке с цветами, давно потерявшими цвет и аромат, были связаны кусочком кожаного шнурка. Это были задушевные послания молодого человека, с большой страстью и еще большей сдержанностью обещавшего девушке, что он приобретет славу и богатство, которые искупят отсутствие благородного имени. Он умолял ее подождать, пока он не сможет прийти к ее отцу и с честью потребовать права жениться на ней. Последнее письмо было помятым и покрыто пятнами, будто девушка часто плакала над ним. В нем он бранил ее за желание убежать с ним и забыть про свою честь и про разбитое сердце отца. Я догадалась, что они обменялись поцелуем, и родственники леди Пейшенс увезли ее в долгое путешествие по Бингтауну и Джамелии, чтобы воздействие их культуры и искусства отдалило девушку от горячих молодых конюхов. Леди Пейшенс пропала почти на два года. Молодой человек обещал ей, что будет ждать, будет продолжать думать о ней и работать. Он слышал, что набирают солдат: работа тяжелая, но хорошо оплачивается. В то время, пока она путешествует, он готов искать счастья и приобрести все, чтобы гордо встать перед ее отцом и попросить ее руки.

Следующая связка писем была написана четыре года спустя. Они были от принца Чивэла. В одном из них он просил прощения за свою нескромность, которая позволила послать ей такой личный подарок спустя очень короткое время после знакомства, но, увидев эти золотые серьги, почти такие же тонкие и изящные, как она сама, он ничего не мог с собой поделать. Позволительно ли будет навестить ее в ближайшее время?

Следующие пять писем содержали подобные извинения за непрекращающийся поток подарков и посланий, и каждое содержало приглашение в замок Баккип, просьбу присоединиться к нему на празднике, на охоте или на выступлении джамелийских акробатов. Я не видела ее ответов, но полагала, что она постоянно ему отказывала.

Я узнала день, когда в ее сердце вспыхнул интерес к нему. Он написал, что он не видит причины, почему молодая леди не может быть очарована кузнечным ремеслом и выражал надежду, что посланные им свитки и инструменты помогут в ее новом увлечении. Его следующее письмо содержало огромную благодарность за ложку, которую она прислала ему как свидетельство своего нового умения. Он объявил ее своим сокровищем и заявил, что посылает несколько прекрасных слитков железа из Кузницы для ее следующих опытов.

После этого их переписка оживилась и в конце концов стала такой восторженной, что мой интерес к ней угас. Я с восторгом догадалась, что первая пачка любовных писем были от Баррича, который потом забрал моего отца, женился на маме, вырастил мою сестру как свою собственную дочь и стал отцом еще шестерых мальчиков! Так значит, его первая любовь была леди Пейшенс, жена моего деда? А потом он воспитал моего отца, прежде чем жениться на моей маме? Закрученные ветви родословной очаровывали и кружили голову.

И это очарование привело к воровству свитков из кабинета отца.

Я сделала это не для того, чтобы шпионить за ним. Я просто искала хорошую бумагу и взяла дюжину отменных листов из его запасов. И только после того, как я благополучно скрылась с ними в своем убежище, я обнаружила всего один чистый лист, лежащий сверху. Очевидно, отец положил его на стопку исписанных. Я собралась уже вернуть их на стол, но глаза зацепились за его четкий твердый почерк, и вскоре я погрузилась в чтение.

Это было простое описание случая из его детства. Помнится, тогда я еще удивилась, зачем он записал его? Видно было, что он отлично все помнит, зачем тогда переносить его на бумагу? Только позже, погрузившись в тщательное описание своих снов, я поняла: зачастую, чтобы осознать что-то, надо это записать. Его рассказ начинался с размышлений о дружбе, о том, как она начинается и как кончается, а также о дружбе, которой никогда не было или не могло быть. Затем он приступил к самой истории.

Это был ничем не примечательный случай, но, верный своей точности, он отметил, что это произошло в тот час, когда в садах Баккипа высыхает роса, но солнце еще не согревает их. Отец и его собака по имени Ноузи тайком сбежали из замка и шли по крутой лесной дороге, спускавшейся в городу. Ради этой прогулки он забросил свои дела, и теперь чувствовал себя виноватым, но желание увидеть городских ребят и поиграть с ними пересилило страх наказания за отлучку.

Выходя из сада, он случайно оглянулся и увидел мальчика, сидящего на стене и глядящего на него сверху вниз… «Бледный, как яйцо, и такой же хрупкий». Он сидел, скрестив ноги, положил локти на колени, обнимая лицо ладонями и разглядывая отца. Отец был уверен, что мальчик мечтает спрыгнуть вниз и последовать за ним. Он подозревал, что если он улыбнется или кивнет головой, тот присоединится к нему.