Дилиджент с вежливой улыбкой повернулась к Персеверансу, но так и не узнала его. Чейд продолжил:
— Я знаю, что вы живете в домиках для работников с конюшни. Мы осмотрели конюшни, сгоревшие накануне Зимнего праздника. Там сгорело несколько человек, и нам нужно понять, как это могло случиться. Вы знакомы с кем-нибудь из конюхов?
Очень прямой вопрос. Будто кто-то набросил черный платок на ее глаза, и на какой-то момент она перестала видеть нас и осознавать себя в этой комнате. Потом она вернулась и покачала головой.
— Нет, сэр, полагаю, мне никто из них не знаком.
— Понимаю. О, где мои манеры! Сегодня такой холодный день, а я совсем заговорил вас и не предложил ничего теплого. Пожалуйста, присаживайтесь. У нас здесь есть несколько пирожных. Могу ли я угостить вас чашкой чая? Это особый настой из самого замка Баккип.
— Что ж, благодарю вас, сэр. Было бы неплохо.
Булен принес ей стул, и она осторожно села, разглаживая юбки. Когда Чейд разлил чай, она предложила:
— Знаете, вы можете спросить Хауторн, она живет в конце переулка. Ее мальчик работает в конюшне; они могут что-то знать.
Чейд протянул ей чашку.
— Он может быть слишком крепким. Скажите, если вам захочется немного меда, — заметил он.
Улыбаясь, она взяла изящную чашку.
— Спасибо, — сказала она и сделала глоток. От неожиданной горечи рот ее сморщился, но она улыбнулась и вежливо заметила: — И впрямь слишком крепкий.
— В нем кое-что укрепляющее, — ответил Чейд. — Мне очень нравится бодрость, которую дает этот настой, особенно в холодные зимние дни.
Он подарил ей самую очаровательную улыбку, на которую только был способен.
— Это правда? — спросил она. — Для моего возраста это было бы полезно.
Она улыбнулась ему и вежливо сделала еще глоток. Когда она опустила чашку на блюдце, лицо ее изменилось, руки задрожали. Чейд подхватил падающее блюдце. Ее руки сначала метнулись ко рту, затем закрыли лицо. Она согнулась пополам, начала мелко дрожать, из нее вырвался не плач, но крик животного страдания.
Персеверанс подлетел к ней. Он упал на колени и обнял ее здоровой рукой. Он не стал говорить, что все будет в порядке. Он вообще ничего не стал говорить, а просто прижался к ней щекой. Мы все молчали, пока она сживалась со своим горем. Вскоре она подняла голову и обняла сына.
— Это я послала тебя туда. Простишь ли ты меня когда-нибудь? Ты был для меня всем, и все-таки я отправила тебя туда.
— Теперь я здесь. Ох, мама, слава Эде, ты снова меня узнаешь! — Он поднял голову и посмотрел на меня. — Спасибо, сэр. Вы вернули мне маму. Спасибо.
— Что со мной было? — простонала она.