— Ей бы понравилось, — тихо сказал Персеверанс. — Она полюбила готовить с тех пор, как отец сложил печь за домом.
— Хорошо, сэр. А дворецкий Диксон попросил передать, что гвардейцы едят все, до чего могут дотянуться. Поскольку наши кладовые с осени не очень полны…
До налета наши кладовые ломились от запасов.
— Передай ему, чтобы он послал человека с повозкой в деревню и купил все, что считает нужным. А в следующий рыночный день ему придется съездить в Приречные дубы. Позже я договорюсь с торговцами. Они знают, что нам может понадобиться.
— Как скажете, сэр. — Булен тревожно взглянул на Фитца Виджиланта. Он совсем недолго служил ему, но между молодыми людьми наладилась связь. — Могу я что-нибудь принести для писца Ланта?
Он даже не поднял глаз на Булена. Чейд молча покачал головой, и парень вышел.
— Лант? — тихо позвал Чейд.
Тот глубоко вздохнул и начал рассказывать, будто задыхаясь под тяжелой ношей.
— Мы все стояли там. Вывели Шан и ее горничную. Помню, я отметил, что Шан дерется с ними, потому что никто больше им не сопротивлялся. Она пиналась и кричала на человека, который ее тащил. Потом откуда-то выхватила кинжал и полоснула его по руке. Она почти вырвалась. Он схватил ее за плечо и ударил так сильно, что она упала. И все-таки ему пришлось постараться, чтобы отобрать у нее кинжал. Потом он подтолкнул ее к нам и пошел прочь. Она огляделась, увидела меня и подбежала. Кричала: «Сделай что-нибудь! Почему никто ничего не делает?» Она трясла меня, но я не шевелился. Потом она спросила: «Что с тобой случилось?» А я не мог думать ни о чем. Сказал, что мы должны просто стоять вместе с остальными. Что именно это я и хочу делать. А она спросила: «Если все хотят делать это, почему они стонут?» — Он замолчал и сглотнул. — Тогда я прислушался. Они и правда стонали. Стонали, плакали, но будто не замечали этого. И я понял, что тоже хнычу.
И только Шан боролась. Почему? Подготовка, которую дал ей Чейд, сделала ее сильнее других? Я не знал, каким оружием владели мои слуги, но, уверен, мои конюшие повидали разные драки. Тем не менее, никто не сопротивлялся. Никто, кроме Шан. Я посмотрел на Чейда. Он не ответил на мой взгляд, и мне пришлось на время отложить этот вопрос.
— Гвардейцы на лошадях начали кричать нам «Сидеть! Сидеть!» Некоторые кричали на чалсидианском, некоторые — по-нашему. Я не садился в снег, потому что и без того крепко замерз. Но я ощущал, что с тех пор, как стою здесь с другими, я делаю то, что должен делать. Один из мужчин начал угрожать. Он искал кого-то, какого-то бледного мальчика, кричал, что убьет всех, если мы не отдадим его. Я ничего не знал о таком мальчике, и, видимо, никто не знал. Там еще стоял Оак, которого вы наняли прислуживать за столом. Он был светлым, но вовсе не мальчиком. И кто-то сказал одному из мужчин, что он единственный светловолосый человек, работающий в Ивовом лесу. Оак стоял рядом со мной. И тот мужчина подъехал, посмотрел на него, а потом ткнул в него пальцем. «Он?» крикнул он другому мужчине. Тот был одет во все белое, и был похож на богатого торговца, но с лицом ребенка. Он покачал головой, и мужчина на лошади вдруг разъярился. Крикнул «Не то!», наклонился и полоснул Оака мечом по горлу. И парень упал в снег, обливаясь кровью. Он сжимал горло ладонью, будто хотел сдержать её. Но не мог. Так и смотрел на меня, пока не умер. День был такой холодный, что кровь дымилась. Я и не знал, что так может быть. Я просто смотрел.
Но не Шан. Она закричала, начала осыпать проклятиями мужчину на лошади, пообещала убить его. Она рванулась к нему. Не знаю, почему, но я схватил ее за руку и попытался удержать. Просто вцепился в нее. А мужчина подъехал к нам, ударил меня кулаком по голове, и я отпустил ее. Затем он склонился и ткнул в меня мечом. Смеялся, когда я упал на тело Оака. Его кровь была еще теплой. Я это помню.
Оак… Молодой человек, нанявшийся прислуживать за обедами. Улыбчивый парень, не очень ловкий, но всегда довольный; он так гордился своей новой ливреей. Оак, мертвое тело, растекающееся красным по белому снегу. Он пришел к нам из деревни. Его родители гадают сейчас, почему он до сих пор не навестил их.
За дверью раздался шум. Это возвращался Олух, неся блюдо, полное маленьких изюмных кексов. Улыбаясь, он предложил нам угощение. Он так и не понял, почему Чейд, Лант и я покачали головами. Персеверанс взял один и так и держал его в руке. Олух снова улыбнулся и уселся у очага, примостив тарелку на колени. Он долго и с удовольствием выбирал пирожное. Его простое наслаждение маленьким кексом слегка ослабило мое напряжение. Почему не может быть, что моя дочь, моя Би, так же не сидит сейчас где-нибудь, беззаботно, с тарелкой пирожных?
Лант замолчал и нахмурился. Он посмотрел на Чейда, будто стараясь угадать, что старик думает о его словах. Лицо Чейда ничего не выражало.
— Продолжай, — натянуто и тихо сказал он.
— После этого я ничего помню. Я проснулся поздним вечером. Лежал один на дороге. Тела Оака не было, вокруг было темно, за исключением света от конюшен. Они горели. Но никто совершенно не обращал внимания на огонь. Тогда я тоже об этом не думал. Не заметил ни огня, ни исчезновения тела. Я встал. У меня кружилась голова, страшно болели рука и плечо, я замерз и дрожал. Я добрел до дома и направился в свою комнату. Булен, который был там, обрадовался, увидев меня. Я сказал ему, что ранен. Он перевязал меня, помог лечь в постель и позвал Старую Рози, бабку пастуха, которая немного занималась лечением. Она пришла и посмотрела мое плечо.
— Булен не поехал в деревню за целителем? Или в Приречные дубы? — Чейда откровенно потрясло, что какая-то бабка занималась раной его сына.
Лант насупился.
— Никто не хотел выходить из дома. И никто из чужих не хотел сюда заходить. Нам всем это нравилось. Мы как-то договорились, что кто-то напился, был небрежен и поджег конюшни. На самом деле нам было все равно. Я не помнил, где меня ранили. Кто-то говорил про пьяную драку, другие — про раны от пожара. Но никто не помнил точно, что случилось. И нас это совсем не заботило. Это было не важно. — Внезапно он пронзительно-умоляюще посмотрел на Чейда. — Что они сделали со мной? Как они это сделали?