Я медленно зашагал по ступеням, то и дело спотыкаясь и цепляясь изогнутыми носками туфель. В старой мастерской Чейда уже побывал Эш. Наши грязные тарелки исчезли, на краю очага кипел новый горшок с едой. С тех пор, как я ушел, Шут не двигался. Я с тревогой пересек комнату и склонился над ним.
— Шут?
Он с криком раскинул руки и сел, съежившись и прикрываясь поднятыми вверх ладонями. Одна из них вскользь ударила меня по щеке. Я отшатнулся от постели, а он жалобно закричал:
— Простите! Не бейте меня!
— Это просто я. Просто Фитц.
Я говорил спокойно, стараясь не выдать боль голосом. «Эда и Эль, Шут, оправишься ли ты когда-нибудь после пережитого?»
— Прости, — повторил он, задыхаясь. — Прости меня, Фитц. Когда они… они всегда резко будили меня. И не позволяли проснуться самому. Я так боялся сна, что кусал себя, лишь бы не заснуть. Но в конце концов всегда засыпал. Тогда они будили меня, иногда — всего через несколько минут. Маленьким колючим клинком. Или раскаленной кочергой.
Его гримаса отдаленно напоминала улыбку.
— Теперь мне противен запах огня.
Он опустил голову на подушку. Ненависть вспыхнула во мне и прошла, оставив пустоту. Я не в силах отменить то, что они сделали с ним. Вскоре он повернул ко мне голову и спросил:
— Сейчас день?
Слова застряли в моем пересохшем горле. Я откашлялся.
— Либо глубокая ночь, либо раннее утро, в зависимости от того, как ты смотришь на это. Последний раз мы разговаривали вчера утром. Ты проспал все это время?
— Я точно не знаю. Иногда мне трудно понять. Дай мне несколько минут, пожалуйста.
— Хорошо.
Я отступил в дальний конец комнаты, и старательно не обращал на него внимания, пока он, шатаясь, ковылял от кровати. Он нашел дорогу к уборной, а когда вышел, спросил, есть ли вода для умывания.
— В кувшине рядом с миской на стойке у кровати. Но, если хочешь, я могу немного подогреть ее для тебя.
— О, теплая вода, — с трепетом произнес он, будто я предложил ему золото и драгоценности.
— Подожди, — ответил я.
Я приступил к работе. Он на ощупь нашел кресло у камина и сел. Меня удивила скорость, с какой он изучил комнату. Когда я принес теплую воду и ткань, он сразу потянулся к ним, и я понял, почему он молчал: он слушал, что я делаю. Пока он умывал изрезанное шрамами лицо и несколько раз протер глаза, очищая ресницы от липкой слизи, я чувствовал, будто подглядываю за ним. Когда он закончил, глаза его стали чище, но красные ободки по краям никуда не делись.