Он смотрел в темноту.
— Фитц… Там, на рынке. Кажется, я припоминаю: он был там. Когда я прикоснулся к нему, я моментально его узнал. Своего сына, — он неровно вздохнул, его голос задрожал. — Вокруг нас стало светло и ясно. Я не только прозрел, я мог видеть все возможности, пронизывающие этот момент. Все, что мы могли бы изменить вместе.
Его голос становился слабее.
— Не было никакого света. Зимний день повернул к вечеру, и единственным человеком рядом с тобой была… Шут? Что такое?
Он откинулся на спинку кресла и спрятал лицо в руках. Затем подавленно произнес:
— Мне плохо. И… на спине что-то мокрое.
Мое сердце замерло. Я подошел и встал позади его кресла.
— Наклонись вперед, — спокойно предложил я.
На удивление, он меня послушался. Спина его рубашки была мокрая, но не от крови.
— Задери рубашку, — попросил я его, и он попытался это сделать.
Я помог ему обнажить спину, и он снова подчинился. Я высоко поднял свечу.
— О, Шут, — вырвалось у меня прежде, чем я смог усмирить голос.
Большая красная опухоль рядом с позвоночником лопнула, и по шрамам и выпирающим костям бежала тонкая грязная струйка.
— Сиди спокойно, — сказал я ему и отошел к огню за теплой водой. Я смочил салфетку, выжал ее и предупредил Шута: «Приготовься!», прежде чем прижать ее к нарыву. Он громко зашипел, а затем опустил голову на скрещенные руки.
— Похоже на гнойник. Сейчас он открыт и течет. Думаю, это хорошо.
Он слегка вздрогнул, но промолчал. Я не сразу понял, что он потерял сознание.
— Шут? — я коснулся его плеча.
Нет ответа. Я потянулся Скиллом и нашел Чейда.