— Я вижу темноту на светлом фоне. И это разминает их. Хотя это больно, — он снова подвигал ими. — Фитц, слова не могут выразить…
— Нет. Не могут. Так что давай не будем пытаться.
— Отлично.
Приглушенно:
— Я был рад видеть тебя сегодня в той комнате.
— Мне было страшно. Я хотел подойти к тебе. Поговорить с Эллианой. Но… что ж. Пока нет. Я знаю, что должен заставить себя. Не могу же так и сидеть крысой в стенах. Мне нужно снова стать гибким и сильным. И тогда мы сможем вернуться в Клеррес и положить ему конец. Отомстить за нашего ребенка!
Как внезапно вздымающееся пламя, ярость, ненависть и боль вылились в этих словах.
Я не мог взять его с собой. Я сказал ему правду, но так, что она оказалась ложью:
— У меня пока нет сил на это. Шут. Все, что во мне есть — это печаль. И позор.
Я знал эту тишину. Я помнил ее из камеры пыток Регала. Человек замирает, определяя, насколько сильно он ранен. Будто спрашивает себя: «Могу ли я двигаться, не подохнув?»
— Я понимаю, Фитц. Ты и должен скорбеть. Твоя скорбь — это семя, из которого вырастет ярость. Я подожду, пока ты не будешь готов. Хотя мне тяжело думать о тех, кто страдает там, ожидая нас.
Маска спокойствия вновь вернулась на его лицо. Глаза, устремившиеся ко мне, были слепы, но я все-таки чувствовал упрек в этом взгляде.
— Шут, — решительно заговорил я, — это нехорошо. Ты пытаешься пришпорить дохлую лошадь.
— Значит, надежды нет?
— Нет.
Мне совсем не хотелось говорить об этом.
— Я думал, ты обязательно пойдешь за ней, — с болью сказал он, не понимая моего холода.
— Я бы пошел, если бы мог. Я выпил чай из эльфовой коры, чтобы противостоять их туманной магии. Он убил мой Скилл. Теперь я так же способен пройти через колонну, как и ты.
Его пальцы замерли. Он потер кончики и сказал:
— Да, но когда-то и я мог.