Я вернусь в твою жизнь

22
18
20
22
24
26
28
30

27

— У Анастасии раньше случались приступы астмы? — спрашивает врач.

— Нет, — отрывисто машу головой. Все мышцы словно окаменели от напряжения, а глаза горят от слёз, с которыми едва-едва удалось совладать. — Никогда ничего подобного не было. У неё за всё время даже бронхита не было ни разу.

— Приступы эпилепсии?

— Нет, — снова качаю головой, испуганно глянув на врача.

— Результаты ЭЭГ эпиактивности не выявили, да, — вздыхает он и сводит брови. — Значит, всё, как я и предположил изначально.

Задерживаю дыхание в ожидании вердикта. Пальцы покалывает, в груди проворачивается ледяной шар.

— Уважаемые Семён и Василина, — он откашливается, вгоняя в полуобморочное состояние и меня, и побледневшего до цвета белой стены Семёна, — вы должны понимать, что ваш ребёнок только что перенёс сложную операцию. И ранний, да и не только ранний, восстановительные периоды — это совсем не подходящее время, чтобы выяснять отношения.

Тупо моргаю, глядя на профессора. Мыслительная деятельность собственного мозга ощущается замедленной, будто кто-то забыл смазать вращающиеся колёсики.

— Не мне вам указывать, конечно, но я в первую очередь озабочен состоянием ребенка, особенно уязвимым на данном этапе послеоперационного восстановления.

— Вы хотите сказать, — первым из нас двоих отмирает Семён, — что Настя начала задыхаться на фоне стресса? То есть это была паническая атака?

— Скорее, астматический приступ. Но да, организм мало того, что испытывает нагрузку после операции, так она ещё и услышала вашу ссору в коридоре. Не факт, что разобрала суть, но дети психологически очень тонко улавливают напряжение между родителями. Астма — часто спровоцированное психологическим состоянием или стрессом заболевание. Но пока о системных приступах говорить рано.

Семён благодарит профессора и осторожно помогает мне встать со стула. Меня шатает. Я очень испугалась, когда увидела, как моя дочка, моя маленькая принцесса хрипит, задыхаясь в приступе, когда медсестра вытолкала меня из палаты, пока другая оказывала помощь. Но не меньшим шоком стало осознание, что мы сами это и натворили. Устроили разборки в коридоре, пока она, слабая и уязвимая, пыталась справиться и не смогла.

Выходим в коридор и тут же напарываемся на Веру. Она стоит, сложив руки на груди, и смотрит на нас как на провинившихся детей.

— Пошли, — кивает нам, разворачивается и идёт прямо по коридору, а мы идём за неё как те самые дети.

Вера ведёт нас в ту самую кофейню возле клиники. К Насте пока нельзя — после приступа она спит.

Мы садимся за столик, Вера заказывает кофе и садится с боковой стороны стола между нами с Семёном.

— Итак, — начинает она. — Сами вы неспособны, пусть по сколько вам лет. Нужен арбитр, чтобы помочь решить, что делать с полутрупом ваших отношений: подать ему кислородную маску или продолжить пинать и оплёвывать. С последним вы на удивление хорошо справляетесь, но не учитываете одно но — Настя.

Молчим. Смотрим друг на друга. Осознание своей незрелости, неспособности по-взрослому решать вопросы, хотя мы давно не дети, приходит и больно царапает.

Вера достаёт две зубочистки из стаканчика на столе, вскрывает их, одну надламывает, зажимает обе в ладони, перемешивает и протягивает мне. Я вытаскиваю одну — длинная.