— Да, очень люблю…
— А когда вы это все тут завести успели? — я припоминаю слова длинного о том, что они тут недавно совсем, а жили в Питере. — Вы же, вроде, только приехали?
— Ну, во-первых, не только, — отвечает Радужка, — а во-вторых, это папа с Гошкой недавно, а я тут два года жила же… Папа дом купил тут, очень удачно предложили… И мы планировали сюда на лето ездить, а потом как-то закрутилось все… И мне удобнее показалось тут доучиваться… По разным причинам…
Интересно, по каким таким причинам девочка срывается с Питера и прется сюда?
— А потом папа получил назначение сюда… — тут она задумывается и затем продолжает, немного неуверенно, — или, может, сам как-то постарался… Я не знаю, если честно… И мы переехали сюда. И Гошка перевелся тоже…
Она сама слышит, что какая-то странная история, явные несостыковки, которые, судя по всему, раньше вообще не забивали голову, и замолкает.
— А у меня животных нет, и не было, — решаю я продолжить безопасную болтовню, разглядывая чистый профиль Радужки, сережку-гвоздик в розовой мочке, родинку на шее, возле ушка… Хочется до нее дотронуться. Губами.
Радужка, судя по всему, словив мой поплывший взгляд, поворачивается и с любопытством спрашивает:
— А почему?
Я моргаю, с трудом фокусируясь на реале, а не на фантазии, где смачно облизываю нежную шею, кайфуя от вкуса и запаха девчонки, придерживаю ее за плечи, чтоб не дергалась и дала мне… Да все дала. По полной.
Вопрос. Она задала вопрос же…
— Почему? Эм-м-м… Ну, знаешь… Как-то все не до животных было…
Естественно, углубляться в тему, что предкам, по сути, не только не до животных, но и до детей не было дела, не собираюсь. Для меня это все уже пройденный и принятый этап, а давить на жалость сиротством при вполне живых родителях… Ну, это насколько надо себя не уважать и не верить в свои силы, как способного завалить интересную тебе девочку чувака, если прибегаешь к таким грязым играм?
Радужка смотрит на меня, а затем, неожиданно совершенно, тянет руку и трогает меня за щеку, проводит прохладными пальцами по скуле…
И это невероятно кайфово! Мне так нравится, что замираю, словно бабочка на ладонь села, и теперь дышать боишься, лишь бы не спугнуть нежную хрупкость…
Но где-то в глубине коридора хлопает дверь, Радужка недоуменно моргает, приходя в себя, отдергивает пальцы, оставляя на коже горячий след.
— Ой… — шепчет она, — прости, пожалуйста…
— Еще раз так сделай, Радужка… — тихо прошу я, тянусь за ней, словно цветок за солнцем, так хочется, чтоб опять дотронулась! Сама! Сама!
Так мало надо, оказывается!
— Нет, я… — начинает она, но я прерываю, беру ее за ладонь и возвращаю опять на щеку, прижимаю своими пальцами, не давая отстраниться.