— «Дедушку»! — трагически вскричал рядовой Горкуша. — «Дедушку» во внутренний наряд! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!.. Это что?
— Бардак, товарищ старослужащий!
— Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!
— Так падлы же!.. — истово поддакнул я.
И смягчился рядовой Горкуша, подобрел.
— Ну ты все понял, да? — уточнил он на всякий случай.
Полагаю, выражение глубокого искреннего горя оттиснулось на моих чертах вполне убедительно.
— Так точно, понял! А заменить не смогу. Заступаю в караул. Первый раз.
Рядовой Горкуша был потрясен услышанным. Даже снял зачем-то панаму. Костлявый, кадыкастый, бледный, какой-то весь вывихнутый, стриженный под ноль… Огляделся в поисках другой жертвы. Но нет, никого не видать. Кругом поросшие верблюжьей колючкой унылые серо-зеленые бугры, да белеет вдали бетон пятого капонира.
— А где этот… Леший?
Я осторожно покосился на Леху. Тот лежал неподвижно и смотрел на меня. «Молчи», — прочел я в его глазах.
— Был здесь… — осторожно соврал я. Впрочем, почему соврал? Действительно ведь был здесь. И есть.
— А теперь где?
В недоумении я развел руками:
— Лопата — вот…
Лопата валялась в полуметре от Лехи.
— Найду — дыню вставлю, — кровожадно пообещал Горкуша. — Поперек!
Нахлобучил панаму и двинулся сердито-расхлябанной походкой в сторону стартовой батареи. Рядового Лешего он там, разумеется, не встретит. А значит, стоять на тумбочке со штык-ножом суждено рядовому Клепикову — он сейчас возле курилки верблюжью колючку вырубает.
Леха тем временем шевельнулся.
— Говорил же: лежи, не двигайся… — упрекнул он.