— Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?
— Да тут, видишь, какое дело… — сказал он, покряхтев. — Подстерегли меня однажды двое наших…
— Каких это ваших?
— Н-ну… леших…
— Та-ак… И что?
— Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…
Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лехе.
— Вот суки! — посочувствовал я. — А с чего это они?
Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.
— Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…
— Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?
— А то нет, что ли? — хмуро отозвался он. — Связали, оставили… День лежу, второй лежу…
— Погоди, не выбрасывай! — всполошился я. — Там еще затяжки на две!
Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.
— Лежу, — повторил Леха еще мрачнее. — Ну все, конец мне, думаю…
Последняя затяжка опалила губы.
— Погоди, — перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. — Как это конец? Лешие разве не бессмертны?
— Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет…
— Окаменелостью, что ли, станет?
— Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…