— Как это ты?..
— Молча!
— Да я заметил, что молча… Ты что, глаза отводить умеешь?
Леха вздохнул:
— Когда-то умел…
— Эх, ни хрена себе! А сейчас это что было?
— А сейчас, видишь, замереть пришлось. Вот если бы в лесу… Там хоть пляши — никто не заметит. А тут чуть шевельнулся — вмиг углядят!
— То есть в лесу, значит, попроще…
— Ну а как же!
— А ты не из цыган, Лех?
— Из леших я…
Тут со стороны солдатского городка подкатил третий самосвал — и взялись мы снова за лопаты.
С этого дня мы с Лехой как бы поменялись ролями: уж больно показалась мне интересной эта наша новая игра в лешего. Я спрашивал — он отвечал. Я его ловил на вранье, а он выкручивался. И выкручивался, доложу я вам, виртуозно.
Следовало, правда, выбирать для таких бесед место и время. А то, помню, перепугали однажды чуть не до полоумия «шнурка»-узбека из нашего призыва. Послушал он нас, послушал, потом вскочил с груды только что разгруженного щебня и жалобно закричал:
— Д-дураки!..
И кинулся прочь.
С тех пор поостереглись. Если и развлекались подобным образом, то наедине, без лишних ушей.
— Значит, говоришь, скорчил ты его морду… И сейчас тоже корчишь?
— Да как тебе сказать… Привык за два месяца. Вроде приросла…
— Ладно! А кого-нибудь другого скорчить — слабó? Рядового Горкушу, к примеру…