— Я не совсем безнадежный негодяй, — сказал он тихо, — но они обречены. Мой помощник сегодня не пришел. Аптекарь… в общем, ясно.
— Ага, — брезгливо согласился Лютик, — ясно.
— Тогда прошу прощения, мэтр. — Врач тронул коляску. — И вы, сударыня. Остаюсь вашим поклонником.
Они смотрели, как экипаж все быстрее несется по мостовой. Доктор отлично управлял парой, копыта слаженно высекали искры, и девочка, обернувшись, махала им ладошкой, пока не скрылась за углом.
— Она что, совсем не жалеет? — удивилась Эсси. — Что оставила умирающую мать?
— Потом, лет черед десять. Когда отрастит совесть. Если отрастит вообще. Ну и если выживет конечно.
— Это… какое-то маленькое чудовище!
— Просто ребенок. Ты идеалистка, куколка. Всегда была идеалистка. Это и по песням твоим видно. Я всегда говорил тебе, цинизм, это как перчик… без него пресно. А ты…
— Ох, да помолчи.
Запах гари теперь чувствовался отчетливо, потому что пылало уже неподалеку, над одним из особняков поднимался столб трепещущего от жара мутного воздуха.
— Тем более доктор, — продолжал рассуждать вслух Лютик, — они все циники. А этот еще и подонок, конечно. Видно мечтал сколотить капиталец, пользуя от мигрени скучающих дам. Вроде этого, твоего, с кушеткой… Они-то выберутся из города, можешь мне поверить. А вот с нами проблематично.
— Почему?
— Оглянись.
— Их всего-то человек восемь, — пренебрежительно сказала Эсси, — благородный разбойник Орландо справился бы с ними одной левой.
— Пижон этот ваш Орландо… Давай, куколка. Раз-два… руку, руку давай! Побежали!
Они перепрыгнули через изящный парапет, оказались на чужом заднем дворе, потом за воротами, потом в чистеньком проулке, куда выходили глухие задворки других приличных домов… Укрыться тут положительно было негде.
— Эй! — кричали у них за спиной, — эй, господинчик! Ай, дамочка! Стой, красотка! Крошка, я тебя люблю! Утю-тю… Улю-лю…
— Живые трупы, — злобно выдохнул сквозь зубы Лютик. В боку кололо. Догонят ведь, — безнадежно думал он. И что я тогда? Скажу — беги, а я их задержу? Я не готов к подвигу…
Проулок окончился, открыв небольшую мощеная площадь с изящным фонтаном, от которой звездообразно расходились еще улочки. Площадь оказалась неожиданно людной. Было такое впечатление, что вся золотая молодежь квартала решила ни с того ни сего устроить пирушку на открытом воздухе, расставив вокруг фонтана дубовые столы и вытащив из дома скамьи, стулья с бархатными сиденьями и кожаные кресла с тяжелыми львиными лапами красного дерева. Тончайший фарфор, белейший лен скатертей и прекрасной работы серебро были в розовых бликах от потрескивавших факелов, и Лютик вдруг осознал, что как-то быстро и бесшумно наступили сумерки.
Пахло жареным мясом. Не сладковатой гарью, а просто хорошей едой. И раздавались звуки лютни. Не то, чтобы кто-то играл всерьез, так, тренькал.