— Ты теплое с мягким не путай, — не разделил его иронии Симонов. — Мир всегда развивался циклично, и сколько раз все, что вчера считалось Светом, внезапно объявлялось Тьмой на ближайшие годы. Скажешь, не было такого? Я тебе с ходу подобных инверсий насчитаю — пальцев не хватит. И вообще я знаешь что подумал? Вот вспомни этих магов не пойми откуда. Мне кажется, они в нашем мире появляются как раз во время таких вот переломов, когда границы мнутся и крошатся. Может, оттого наши миры и соприкасаются, оттого и появляются ходы от них к нам и наоборот? Инквизиция небось потому чужаков и изучить толком не может — всякий раз не до того, собственный мир наизнанку выворачивается. А как со своим справились, хлоп — проходы закрылись, поздно метаться. Скажешь, неправдоподобно?
Швед состроил кислую мину:
— Эдак за уши что угодно к чему угодно притянуть можно.
— Притянуть-то можно, — вздохнул Ефим. — Да только Игорь прав, слишком уж многое в последнее время прямо на глазах меняет вектор. Прям как в той песенке про замполита и митрополита. Наверное, действительно оно сейчас такое, время. Время инверсий.
— У вас тут что, философский диспут?
Все обернулись на голос: у трапа с тростью в одной руке и светлой сетчатой шляпой в другой стоял Аркадий Семенович. Не заметили его, заговорились.
— Спонтанный, — вздохнул Швед. — Проходите, Аркадий Семеныч, присаживайтесь.
Тут как раз подоспел с шашлыками матрос Андреич, и на несколько минут о диспуте все благополучно забыли.
— Ну, что, молодые люди? — сообщил несколько минут спустя научник. — Имею честь вас поздравить. Вы первые, кто умудрился совладать с чужаками без потерь. Полагаю, Инквизиция озадачена, а Высшие маги скопом и поодиночке пытаются разобраться, как же это у вас получилось.
— За это категорически необходимо! — с жаром сказал Симонов, наливая себе. — Кто будет?
Не отказался никто, даже стюард, хотя Аркадий Семенович деликатно посоветовал Симонову не увлекаться.
— А вот скажите, Аркадий Семенович! — обратился к научнику Швед чуть погодя. — Вы Иной опытный, постарше нас. Игорь вот утверждает, что сейчас наступило какое-то особое время, когда все меняется и чуть ли не наизнанку выворачивается. А я сомневаюсь. Может, рассудите?
— Да, я слышал обрывок вашего спора, — кивнул Аркадий Семенович. — В чем-то прав Игорь, в чем-то — вы, Дима. На подобные вопросы нет и не может быть однозначных ответов. Но одно я вам скажу совершенно точно: жизнь становится все более и более скоротечной. Не в том смысле, что время течет быстрее — ни в коем случае. Просто за один и тот же временной промежуток сегодня происходит куда больше событий, нежели двадцать лет назад. А двадцать лет назад происходило больше, чем в начале минувшего века. Время уплотняется, и чем дальше, тем сильнее. Понимаете, когда я был молод, моя жизнь практически ничем не отличалась от жизни моих родителей до моего рождения. Крестьянин пахал землю той же сохой, что и его прадед. Когда я еще практиковал, я пользовался тем же стетоскопом, что и мой дражайший дедушка Яков Давыдович. А сегодня прошлогодний мобильник уже считается безнадежно устаревшим. Течение времени не убыстрилось, но темп нашей жизни возрос многократно — отсюда, кстати, и всякие стрессы да депрессии, о которых еще совсем недавно никто слыхом не слыхивал.
— Стетоскоп — такой старый инструмент? — пробормотал Швед. — Не знал…
Аркадий Семенович поглядел на него снисходительно.
— Не скажу, что очень уж старый, но лет ему больше, чем мне. Считается, что стетоскоп изобретен в одна тысяча восемьсот шестнадцатом году.
— Хм… А слуховая трубочка? Ну, такая, знаете… — Швед неловко изобразил руками нечто продолговатое. — Совсем давно?
Аркадий Семенович поджал губы и с некоторым недоумением пояснил:
— Дима! Эта, как вы выразились, трубочка — и есть стетоскоп.
— Да? — совершенно искренне удивился Швед. — А такая штуковина… С одной стороны кругляш, его к груди прикладывают, а с другой что-то вроде наушников? Я думал — вот это стетоскоп.