Поколение

— Нет, Степан Петрович, в совете все поставлено на широкую ногу… Михаил Иванович Буров вроде бы тоже его поддерживал, но он не увидел в нем той силы, на какую может опереться объединение. А вот Сарычев…

— Что за мужик? — спросил Пахомов. — Я о нем слышал всякое. Буров хвалит.

— Он крепкий руководитель. Такого у нас еще не было. — Николай глубоко затянулся дымом сигареты, пододвинул к себе пепельницу и продолжал: — О Михаиле Ивановиче у нас говорят хорошо, но его все же помнят прежде всего как главного конструктора. Хорошим производственником был Зернов. Он знал, как надо делать, но не всегда ведал, что надо. А ведь в производстве, да, видно, и во всяком деле, главное — необходимо знать, что надо, а что не надо делать. Не каждый руководитель это понимает. Вот Михаил Иванович знал, что производству надо. Зато Зернов умел претворить в жизнь идею Бурова. Так они и дополняли друг друга. А Арнольд Семенович, он все знает.

— Это где же он всему научился? — не скрывая иронии, спросил Пахомов.

— Он грамотный руководитель.

— Да он же, говорят, педант, как все ученые.

— Он профессионал, — раздраженно возразил Николай. — Понимает, что сейчас без широкой образованности и профессионализма нельзя руководить производством. Время талантливых самоучек прошло. В шестьдесят четвертом году у нас последний руководитель, не имевший высшего образования, ушел на пенсию. Такого теперь уже не может быть. Делом должны руководить профессионалы. А чтобы уже им стать, надо много учиться. Сарычеву сорок лет, и двадцать из них он учился. Он доктор наук и ученый, знающий дело.

— Да, все зло на земле от недостатка образования, — согласился Пахомов. — Но, думаю, твоему ученому Сарычеву еще надо набираться опыта, который есть у Бурова.

— Опыт — от возраста, а знания — от интеллекта, — усмехнулся Николай. — Разные вещи! Их в один жгут сплетать надо.

— Хвалишь Сарычева, а ведь он пришел на все готовое. И институт-завод и объединение создавал не он.

— Да, не он, но Арнольд Семенович сумел добиться того, чего у нас никогда не было. Люди стали понимать смысл своей работы.

Пахомов поднялся из-за стола и подошел к заскучавшему Игорю.

— Пойдем, я тебе покажу книги и альбомы, — обратился он к Михееву-младшему. — А то мы уморили тебя своими разговорами.

Они прошли к книжным стеллажам, которые от пола и до потолка занимали всю стену напротив окна, выходящего на балкон. Пахомов сдвинул стекла и осторожно снял со стеллажа стопку тяжелых альбомов в дорогих переплетах, положил их на журнальный столик.

— Смотри, это интересно. А мы с отцом покурим на балконе.

Из-за стола поднялся Николай, подошел к сыну. Склонился над альбомом и замер.

— Это откуда же такая красота? — завороженно прошептал он. Игорь ответил так же тихо:

— Флоренция. Картинная галерея Уффици…

Михеевы, затаив дыхание, переворачивали страницы альбома, а Пахомов, чтобы не мешать им, тихо прошел в кухню. Распахнув дверь, он вышел на балкон. В огромном колодце двора внизу на спортивной площадке звенели детские голоса. Солнце село, и блекло-свинцовый свод неба на западе окрасился киноварью. В Москву пришла жара, которую давно ждал Степан. Окна в домах были распахнуты, дети во дворе одеты легко, матери и бабушки сидят на лавочках вокруг спортплощадки, обтирают платками пот и, видно, уже поругивают эту вдруг нагрянувшую духоту. Здесь клянут жару, а там, на Ямале, хозяйничает холод. «Даже в погожий день человеку может быть плохо», — выплыла в сознании фраза. Откуда она? Кажется, так говорил Николай или, может, один из персонажей романа.

Пахомову стало не по себе. С ним что-то происходит. Он говорил с Михеевым, а его подсознание продолжало работать. Так нельзя. Надо разорвать эту связь, выкинуть все из головы, развеяться, а то его измучит бессонница. Пахомов грустно посмотрел вниз, во двор, задержал взгляд на мечущихся фигурках детей и тут же ушел с балкона на кухню. Он перегрузился, и ему нужна встряска. Его могут спасти молодые и беззаботные. Они его всегда выручали. Стоп! А ведь в Москве Стась и Вита! Надо сейчас же им позвонить.